Королевство черной крови (СИ)

Ролен был один из командиров и остаться в столице со мной никак не мог, а Тиа, все еще испытывая передо мной вину (пускай об этом она никогда прямо и не говорила), ухаживала за выздоравливающими в храме. Но вечером она обещала вернуться в поместье, ее присутствие должно было сгладить нервозность, которая с каждой секундой после отправки Тамлина начинала расти.

Последний раз оглядев столицу внизу лестницы, я повернулась и зашагала в любезно открытые для меня двери. Трое крылатых зашли за мной следом, утреннее солнце блестело на их доспехах. Двое остались на улице, охраняя центральный вход.

Эмори был в кабинете. Я тихо открыла двойные белые двери с желтыми вставками, крылатые вслед за мной заходить не стали. Я не могла не радоваться изменениям в брате. Черные полосы на лице и руках поблекли и стали едва различимыми и сероватыми, глазные яблоки побелели и глаза вновь стали зелеными.

Брат улыбнулся мне и отложил стопку пожелтевших страниц в сторону, откидываясь в большое кожаное кресло темно-шоколадного оттенка. Мне все еще было непривычно смотреть на брата в тех местах, где допускалась восседать только нашему отцу. Массивный дубовый стол был завален горой бумаг и раскрытых книг. Бежевый ковер и тахта в цвет ему тоже были укрыты бумагами и картами, казалось, что небольшой ураган вытащил все что было в высоких книжных стеллажах цвета темного дерева и раскидал это все по кабинету.

Но поразило меня больше не это. За спиной брата висел портрет. Когда я была маленькая, я часами любила сидеть у отца в кабинете и смотреть на портрет за его спиной. Изображение моей мамы в кабинете короля было другим, нежели чем в столовой. На нем она была изображена более юной и нежной, отец рассказывал, что именно такой он впервые встретил ее и понял, что жить без нее не может. Но тот портрет Эмори решил снять, а на его месте висел мой. На нем я была значительно младше, чем сейчас, о чем свидетельствовала еще не сошедшая детская пухлощёкость и совсем еще не округлившаяся грудь.

— В кабинет я никого не пускал, хотел, чтобы хоть здесь я мог позволить себе делать что захочу и видеть только тех, кого захочу, — заметив мой удивленный взгляд, Эмори рассмеялся.

— Обычно в кабинеты вешают портреты любимых женщин, — растеряно проговорила я, отодвигая с тахты карты и усаживаясь на мягкую сидушку.

— А разве ты не моя любимая женщина? — Эмори выгнул светлую бровь, но заметив, как вытягивается мое лицо, улыбнулся. — Я прекрасно понимаю, о чем ты. Но боюсь, что подобной женщины я в наших краях не найду. Во всяком случае, могу с уверенностью утверждать, что она еще здесь точно не родилась.

Я согласно хмыкнула. Эмори действительно за двести лет своей жизни так или иначе был знаком с огромным количеством женщин Ефрада. Во всяком случае со всеми, чье происхождение позволяло им зайти в стены поместья уж точно. И если за столько лет он не нашел ту самую, то боюсь Ефрад может на долгие годы лишиться королевы.

— Найди уже эту женщину поскорее, братец. Хочу, чтобы у вас уже было пару десятков ребятишек и мне можно было бы забыть о том, что груз короны Ефрада все еще висит надо мной.

— Если бы все было так просто, Фейт.

Эмори расстегнул верхние пуговицы у своей белой рубашки и о чем-то задумался, когда двери скрипнули и в кабинет впорхнула крошечная фейка с гладкой розоватой кожей. Ее бело-золотое платье переливалось от каждого случайного лучика, а в руках она удерживала массивный золотистый поднос с чайником, чашками и дивно пахнущим пирогом. Впервые за последние недели в Ефраде я встретила в поместье прислугу.

Девушка почтенно склонила голову и водрузила свою ношу на небольшой столик у моих ног, потеснив стопку книг. Краем глаза я заметила с каким любопытством она разглядывает меня. Служанка все так же молча попятилась назад и скрылась за дверьми.

— Я заметил, что ты очень мало ешь, — брат вышел из-за стола и нагнулся к подносу.

Все его движения были плавными и грациозными, исчезла вся угловатость и медлительность, что не могло не радовать.

— Я очень отвыкла от местной кухни, — я потянулась к крошечному белому чайнику и начала разливать пахучий чай с бергамотом по чашкам, от которых сразу начал клубиться пар.

Эмори осторожно взял в руки чашку и пошел вдоль стеллажей с книгами, делая маленькие глотки. Я тоже осторожно коснулась губами обжигающей жидкости. Вкус был хорошо знаком мне с детства — во время детских болезней Энна частенько напаивала меня горячим чаем и закутывала в теплое пушистое покрывало, тихо напевая различные песни.

Сделав второй глоток, я уловила в терпком вкусе что-то одновременно мне знакомое и нет. Кровь прилила к лицу, когда меня бросило в жар. Чашка в руках дрогнула и несколько увесистых капель упали на белоснежный подол шифонового платья. Боль от горячего чая я не почувствовала даже тогда, когда пальцы разжались и чашка упала на светлый ковер, оставляя темные следы на платье. Звон разбиващейся чашки донесся и со стороны Эмори.