Королевство на грани нервного срыва

А я сидела оглушенная. Мне не быть с Маттео вместе. Мне не быть с ним, с его глазами, утешающими руками, крепкими объятьями. Вот просто не быть, потому что какая-то бумажка…

Я потянулась к карте, но гадалка железным голосом сказала:

– Не трогать.

– Но хоть что-то у меня будет? – всхлипнула я.

И карта вспыхнула и рассыпалась невесомым пеплом.

– Плохо дело, девочка, – сказала мне гадалка.

– Ну я прямо и не сомневалась, – со злыми слезами сказала я. – Разве у какой-то сиротки-уродки с двумя личностями может быть все хорошо?

Раздался легкий звон, и перед нами предстал неподражаемый мессер Софус.

– О, Глоссария, рад тебя видеть, – воскликнул он. – Давненько мы не пересекались на задешних струнах.

– Ты же знаешь, Софус, мой дар никому не в радость. Кочую с галактическими цыганами, вместо истинных гаданий вру. Ведь скажи правду – на тебя будут смотреть, как смотрит вот эта девочка.

– Люция, не смей относиться к Глоссарии непочтительно, – строго сказал Софус. Она из Высших, она хранит три кинжала Симфонии Сущего.

– Спешу вас порадовать, я тоже, – и я выхватила свой кинжал.

Все отшатнулись.

– Люция, – строго сказал мессер Софус. – Как он попал к тебе?

– Некая Бабулька подарила его мне в день рождения. И исчезла. Видимо, побоялась моей горькой судьбы.

– Люция, ты должна отдать кинжал Глоссарии. Только она может сохранить кинжалы так, чтобы Все Сущее не исчезло.

– Я вам не верю. А кинжал мне самой пригодится! Я буду защищать Маттео и нашу с ним любовь.

– Нет у вас никакой любви, дурочка, – сурово сказала цыганка Глоссария. – Он женится на тебе, а потом, когда ты станешь скучна ему, убьет.

– Я вам не верю. Я сейчас пойду к нему и все расскажу. Он любит, любит.

– Как это скучно – наблюдать чье-то разочарование в любви.

– Идем выпьем, – сказала Глоссария.

Я села на лошадь и помчалась от Поэтополиса к хранилищу золота. Я знала, что туда не пускали никого, но я была особым случаем.

– Я хочу видеть мессера Маттео, – сказала я стражам. – У меня особый допуск.

– Его величество отменил все допуски.

– Тогда вызовите мессера Маттео сюда, я его невеста и желаю говорить с ним немедля.

– Хорошо, – сказал стражник.

Маттео скоро вышел, его милое лицо было тревожно:

– Люция, что случилось?

– Маттео, мне пророчат, что я не выйду за тебя замуж! Что ты убьешь меня.

– Ну разве ты сама не понимаешь, какие это глупости? Дай я поцелую тебя в лоб, и все плохие мысли пройдут.

Он поцеловал меня, и все ушло. Я смотрела на него и не узнавала. Осматривалась – не узнавала местность вокруг.

– Кто я? – прошептала я.

– Разве вы не видите, – услышала я голос, – это городская сумасшедшая. Ее надо немедленно отвести в дом умалишенных и крепко запереть. А донна Люция – вот она, она ваша госпожа и возвращается в Поэтополис.

Я села на коня. Скакать было легко, ведь Маттео посылал мне вслед воздушные поцелуи. Правда, неприятно было видеть, как хватают какую-то умалишенную и запихивают в больничную карету. Бедняжка. А меня ждут Оливия и фуршет с поэтами.

– Ну что? – встретила меня Оливия вопросом.

– А, все это болтовня, – улыбаясь, ответила я. – Маттео все так же влюблен в меня и по-прежему выполняет свою работу. Который час? Хочется послушать вечерний цыганский концерт. Они обещали.

– Вроде не было такого.

– Вот только сейчас обещали. С этим фестивалем голова закружится.

Люция рассмеялась.

– А как же твой кинжал, о котором говорили Софус и Глоссария?

– Он так и останется моим. С ним ничего не случится. Ты вспомни, что я практически всесильна.

– У тебя зрачки другие. Горизонтальные.

– Это я модничаю. Сейчас сделаю обычные, оп-ля! Ну, идем на концерт.

Из дневника поэта Куба:

Я так счастлив, так улыбнулась мне удача! А вот сейчас ко мне входит удивительная гост…

Глава двенадцатая Поговори со мною, Смерть

Смерть повадилась ходить ко мне с первого дня в Лечебнице. Смерть жила в соседней палате, ей выдавали мелки, чтоб она белила лицо, а иначе она есть отказывалась. Смерти было со мной интересно, потому что я не знала, кто я. Она называла меня Дурочка-с-переулочка и иногда съедала мою еду. Но мне было все равно. Во мне поселилась тоска, которую по-научному называли рекуррентной депрессией, и от этой тоски умерли во мне все чувства, все желания, все мысли. Я помнила, что когда-то была очень веселой, во мне словно оставалось это пятнышко былой радости – как искорка под напластованиями пепла, но тоска все побеждала.

Смерть, конечно, не была смертью. Она была обыкновенной девушкой, очень худой и большеглазой, а прозвище свое получила за то, что часто принималась говорить о смерти и пугать своим набеленным лицом.