Королевы бандитов

– Чего хотел коп? – сразу спросила она.

– Задал пару вопросов о похоронах Самира, – заулыбалась Фарах; она по-прежнему была одета в белое. – Поинтересовался, не желаю ли я подать в суд на того, кто готовил тело к похоронам и отправил его не туда! Представляешь? Честное слово, касты белоручек в этой стране совсем совесть потеряли, притесняют остальных и в хвост и в гриву. Знаешь, у нас в деревне всеми правдами и неправдами убеждали далитов принимать ислам – мол, айда к нам, в Коране нет каст! И местные бханги[81] такие: «Окей, в индуистские храмы нас не пускают, так чего ж тогда отказываться?» Ну и приняли ислам, а после этого мусульмане им такие заявляют со всей наглостью: «Нет-нет, мы не дадим вам осквернить нашу мечеть, мы вам другую построим, специально для бханги». Нет, ну можно себе представить больший грех, а?

Гита открыла было рот, потрясенная прозвучавшей в последних словах Фарах откровенной иронией, но промолчала. А хотела сказать вот что: да, можно, еще как.

– Аллах их покарает, будь покойна, – хмыкнула Фарах.

– И нас, вероятно, тоже, – отрезала Гита. – Ты уверена, что ничем себя не выдала? Коп ничего не заподозрил?

Фарах подошла к рабочему столу Гиты налить себе воды, но кувшин оказался пуст. Тогда она уселась прямо на стол. Это было вопиющее нарушение личных границ, но нарушительница не собиралась извиняться.

– Тебе бы успокоиться надо, Гитабен. Ты слишком нервно разговаривала с этим копом. Если не возьмешь себя в руки, будешь выглядеть виновной.

– Мы и есть виновные! – выпалила Гита, не сдержавшись. – Поэтому нам… то есть тебе надо быть осторожной! – Она тряхнула головой, отвернувшись от Фарах. – Я не намерена из-за тебя садиться в тюрьму.

– Никто не сядет в тюрьму, – твердо заявила Фарах. – Всё в полном порядке. Коп ничего не подозревает.

– Это ты так думаешь. А ты уверена, что не оставила никаких улик?

– Уверена. Замела все следы. Может, перестанешь так нервничать?

– А что тебя удивляет? Ты не самый внимательный в мире человек, Фарах. Я к тому, что в первый раз ты пыталась отравить мужа таблетками для роста волос!

– У меня уже все получилось! Так что отвали! – Фарах обиженно поджала губы.

Но Гита и правда была слишком взвинчена, чтобы обратить внимание на ее резкость.

– Ты точно знаешь, что в этом деле ничто не укажет на тебя? – не отставала она. – Потому что я не намерена за тебя отвечать. Это ты его убила, так что если полиция начнет копать в этом деле по-настоящему, в центре их внимания будешь ты, а не я, понятно? У тебя больше мотивов, чем у меня.

– Ты спятила? – спросила Фарах. – Или прикалываешься? Это была твоя идея!

– Окей, – сказала Гита. Собственные рассуждения вслух ее странным образом успокоили, тогда как Фарах теперь явно занервничала. – Да, я не отрицаю. Просто хочу сказать, что если гипотетически нас поймают, то ты будешь более виновна, потому что… ну, техническую часть выполнила именно ты.

Фарах потерла виски, из-за чего черты ее лица на несколько секунд исказились. Гита смотрела на нее с затаенным ужасом, но Фарах глубоко задышала, покачивая головой из стороны в сторону и бормоча себе под нос «кабадди, кабадди, кабадди», а когда она снова заговорила, голос ее был спокоен и медоточив:

– Я не собираюсь отвечать за это в одиночку. Не собираюсь гнить в тюрьме, пока мои осиротевшие дети будут голодать на улице. Так что не смей мне угрожать.

Гита удивленно моргнула:

– Погоди, я же не…

– Что ты «не»? Не виновна? Я тоже. – Фарах слезла со стола и, сделав несколько шагов по комнате, наклонилась к сидевшей на кровате Гите и уставилась ей в лицо. – Самир был сраным отморозком. Этот гребаный сын свиньи не достоин даже упоминания его имени. Он сдох как собака в луже собственной блевотины, говна и мочи. И даже такого наказания этому чутье мало. Мужики не должны распоряжаться нами, Гита. Они не должны все решать за нас. Мы тоже имеем право принимать решения. И я зашла слишком далеко, чтобы позволить тебе сейчас все испортить. – Она взяла Гиту за плечи и сильно встряхнула. – Ясно тебе?

У Гиты руки онемели от охватившего ее липкого страха. Грубые слова, впервые услышанные ею от Фарах, ударили в лицо порывом леденящего ветра. Где-то в глубине затопившего ее ужаса мелькнула мысль: «Неужели я тоже так отвратительно выгляжу, когда сквернословлю?»

Фарах встряхнула ее еще раз:

– Мы сделали это вместе. Уясни это себе в своей башке. И если нас поймают – гипотетически, – а ты попробуешь сжульничать и переложить всю вину на меня, то тебя засадят на срок побольше, чем могут дать мне. Потому что ты – серийная убийца. Про Рамеша не забыла?

Она так сдавила плечи Гиты, что той казалось, будто пальцы Фарах вонзились в ее кости. Это было больно. Сразу вспомнилось, как восемь лет назад у нее подгорели лепешки-чапати и Рамеш угрожающе надвинулся на нее. Она будто снова почувствовала его горячее дыхание на своей шее.

– Ты понимаешь, почему предать меня – плохая идея, Гита? – прошипела Фарах.