Королевы бандитов

Помимо прочего, участницы Карва-Чаутх прилежно собирали все шестнадцать украшений замужней женщины – солах шрингар. Всё по списку – от бинди до ножных браслетов, от нарукавных повязок до сурьмы для век. Золотые обручи-кольца смыкались на женских шеях, предплечьях, запястьях, талиях, бедрах, лодыжках, пальцах, ушах и, конечно, пронзали ноздри. На день своей свадьбы Гита выбрала хаатпхул – четыре кольца, соединенные с браслетом для запястья изящными золотыми цепочками. Салони настаивала, что ей больше подойдет аарси – массивный перстень с зеркальцем, надевающийся на большой палец (чтобы невеста из-под свадебного покрова могла увидеть отражение жениха). Рамеш был солидарен с Гитой, хотя его поддержку вряд ли можно было назвать таковой («Куда тебе перстень? У тебя пальцы слишком толстые»). В любом случае, после смерти Гитиного отца он продал все ее солах шрингар, за исключением мангалсутры – ошейника, за который она была привязана к воображаемому дереву.

В магазине Карема не было посетителей; в витринах, как всегда, пылились ужасные поделки его покойной жены.

– Еще тхарра нужна? – спросил Карем, не отрывая глаз от своей тетрадки с записями расходов и доходов.

– А? Нет.

– Что тогда?

– Я… хотела узнать, как у тебя дела после…

– После того как ты заявилась в мой дом, чтобы меня унизить и оскорбить?

Гита, растерявшись от удивления, возразила с некоторой запинкой:

– Нет, я имела в виду после ссоры с Бада-Бхаем…

– У меня все в порядке.

– Правда?

– Нет, Гита, не правда. Мне детей кормить надо, а не на что. Они моя главная забота, я не собираюсь тратить время на то, чтобы тебя утешать, если ты переживаешь из-за собственного поведения и дерьмового отношения к людям.

Она так устыдилась, что кое-как пробормотала извинения и сбежала, унося с собой жухлую тыкву.

Сейчас, на этом нелепом собрании группы заемщиц, ей не давала покоя мысль о своих сбережениях, запертых в шкафу на ключ. Это можно было бы назвать верхом глупости, но Гита решила отдать их Карему. Чтобы заслужить прощение – не перед ним, а перед Вселенной. Именно так – ей необходимо было загладить вину. Она забрала жизнь одного человека, но могла помочь выжить пятерым. Карем ни за что не согласился бы принять ее деньги, однако ему необязательно было знать источник помощи. А покупку холодильника нетрудно отложить еще на какое-то время – в конце концов, она и так долго терпела, может и еще потерпеть. Конечно, такое благодеяние не обеспечит ей прямую дорогу в рай, рассуждала Гита, в который она не очень-то и верила, зато легче будет засыпать по ночам. Наверное, легче… Гита вспомнила любимую пословицу своей матери: «Съела кошка девять сотен мышек и отправилась в хадж».

Фарах тем временем вещала:

– …быть сильной ради них. Не хочу зацикливаться на плохом, знаете ли, я просто стараюсь вспоминать о жизни с Самиром только хорошее, лучшие наши времена…

– Те времена, когда он спал мордой к стенке? – пробормотала себе под нос Гита.

– …и двигаться вперед, делать всё для того, чтобы обеспечить моих деток. Ведь это величайшая привилегия.

– Да-да, высшая награда.

– Счастье материнства.

– Женщина-кремень! Какая ты молодец, – закивала Прити. От этого движения качнулись пряди ее волос, и стал виден шишковатый бугорок на том месте, где должно было находиться ухо.

– Да просто молодчинка, типа! – подхватила Прия.

Некоторое время назад Гита заметила, что Прия перестала носить сережки – вероятно в знак солидарности с сестрой.

– Это она-то женщина-кремень? – резко повернулась Гита к Прити. – А ты тогда кто?

– При чем тут я? – удивилась Прити.

– Нет, серьезно! – раскипятилась Гита. – Вы что, все с ума посходили?

Фарах закашлялась:

– Гитабен, не попробуешь самосы?

– У меня аппетит пропал.

– Но я пожарила их специально для тебя! – удрученно возопила Фарах. – В благодарность за твою помощь!

Прити обняла вдову за поникшие плечи и покачала головой, глядя на Гиту:

– Какая ты невежливая.

– Да просто грубиянка, типа! – подхватила, как водится, Прия.

– Ёкарный бабай, – проворчала Гита, – давай твою самосу. – Она открыла пластиковую крышку и выбрала жареную пирамидку. Переводя взгляд с одной близняшки на другую, демонстративно откусила верхушку. Тесто оказалось пережаренным, очень сухим и тотчас прилипло к нёбу, тем не менее Гита старательно изобразила довольное мычание. Пытаясь проглотить, она посмотрела вниз, на самосу, содержимое которой теперь было видно. Куркума и масала окрасили картошку в ярко-желтый цвет, но горох сохранил свой ярко-зеленый оттенок. Одна горошина, впрочем, показалась Гите скукоженной, совсем увядшей. Гита присмотрелась повнимательнее – и опознала скатанный в комок кусочек антимоскитной спирали, заботливо уложенный в начинку самосы умелой рукой знатной портнихи.