Королевы бандитов

Перед тем как Рамеш сломал Гите пальцы, они вдвоем провели спокойный вечер. Рамеш выпил много тхарры, но недостаточно для того, чтобы из весельчака превратиться в мерзкого хама. Она даже занесла этот вечер в память с пометкой «хороший». Ужин, по словам Рамеша, стал «заметным прогрессом», учитывая «скромные навыки» Гиты. Потом он подпевал звучавшей по радио песне, хлопая в ладоши и пританцовывая, пока она мыла посуду. Гита смеялась, вытирая руки, и смех ее был вызван отчасти искренним наслаждением музыкой, отчасти желанием показать Рамешу, что ей нравится то, что он делает. Потому что она любила такие моменты – и всегда старалась их продлить, – когда он дурачился перед ней, будто развеселить ее было важно, будто он хотел, чтобы она почувствовала себя счастливой. Разве это не любовь? Когда мужчина специально валяет дурака, чтобы ты засмеялась, – разве не любовь?

Слова на хинди давались ему с трудом, звучали коряво, но что с того? Одно слово он и вовсе переврал. Гита потом часто пыталась вспомнить, что это было за слово и в чем заключалась ошибка, как будто контекст событий того вечера имел значение.

Она поправила его, рассмеявшись еще громче.

– Хочешь показать, что ты умнее меня? – вызверился вдруг Рамеш.

– Что?.. Нет, я…

– Я в курсе, что ты закончила двенадцать классов. И что? Тебе школьная программа все равно не пригодилась. Ты не работаешь, вообще ничего не делаешь. Даже детей мне родить не можешь!

Она думала, что им удалось достичь взаимопонимания по этому вопросу. Что они пришли к молчаливому соглашению: раз уж детей у них не случилось, а о том, чтобы выяснять, бесплоден из них кто-то один или оба, не может быть и речи, значит, это их сознательный негласный выбор, исключающий взаимные обвинения. Рамеш, даже если бывал сильно пьян и кричал ей, что она набрала вес или плохо о нем заботится, никогда не касался этой темы, и Гита о детях тоже не заговаривала. Но в тот вечер он ее спровоцировал на резкий выпад:

– А с чего ты взял, что хараби не в тебе?

И тогда ее безымянный палец и мизинец хрустнули и сломались.

Параллельно с этим произошло еще много чего. Наверное, был момент, когда она осознала, что сейчас произнесла (хараби – «недостаток», «дефект»), был момент, когда он схватил ее за руку, момент, когда ее нервы передали в мозг болевой сигнал, момент, когда она поняла, что больше не будет чувствовать себя с ним в безопасности, момент, когда ее рука дернулась в одну сторону, а его – в другую. Но ничто из этого не сохранилось в решете памяти. Гита запомнила только холод. Сначала холодной стала рука, а потом этот холод заполнил все ее тело.

– Боже, Гита, посмотри, что ты заставила меня сделать! Посмотри, до чего ты меня довела!

Боль возникла не сразу – полыхнула вспышкой с запозданием. Со временем все прошло, пальцы ныли только в сезоны дождей, но так и не срослись как следует. Как они могли правильно срастись, если ей надо было заниматься домашними делами? «Это болезненный урок для нас обоих, – повторял Рамеш, наблюдая, как неуклюже она орудует увечной рукой, готовя еду или надраивая пол, – но мы его усвоили».

Он был прав.

Потому что раны, полученные в одной битве, закаляют тебя для другой.

В спальне Даршана, пока его пальцы сдавливали ее горло, Гита шарила позади себя и нащупала то, что могло ее спасти. А точнее, намек на спасение – холодную латунную деталь статуэтки; возможно, это была флейта Кришны. Гита велела себе протянуть руку дальше, но, чтобы выполнить мысленный приказ, нужен был кислород, который ей как раз перекрывал Даршан. Нужно было, чтобы левый мизинец, сломанный Рамешем годы назад, вытянулся еще чуть-чуть. Гита напрягла руку. Статуэтка скользнула по полке к ней. Гита сумела ее ухватить и ударила головой Кришны в лоб Даршана.

Он мгновенно отпустил ее, оглушенный. Гита с присвистом втянула воздух – он ворвался в легкие мощным потоком, от которого закружилась голова. Гита закашлялась.

Даршан, обхватив голову руками, взвыл:

– Долбаная сука!

Он рванулся к ней, сжав кулаки, но Гита, перехватив статуэтку здоровой рукой, встретила его новым ударом. Замахнулась, как крикетной битой, и шарахнула от души. На этот раз за нее вступилась Радха – ее латунный локоть угодил Даршану в подбородок. Он больше не ругался – пошатнулся, потеряв ориентацию в пространстве, и попятился к кровати с четырьмя подушками-валиками и покрывалом в тон.

– Даршан! – попыталась остановить его Гита – не потому, что испугалась, увидев, что его голова залита кровью, а потому, что Прити наверняка не понравилось бы, если бы он испачкал ее подушки.

Почему до сих пор никто не озаботился их отсутствием и не прибежал искать кого-то из них? Сколько времени прошло? Неужели они никого не всполошили шумом?

Гита не глядя поставила статуэтку на полку и сделала шаг вперед.

– Эй… – Ее голос был хриплым и казался чужим.