Короли городских окраин

Альберт в своем сне продолжал спор с родителями, выплескивал то, что не смог договорить. Брал и швырял об пол до осколков и стеклянных брызг чашки и рюмки из хрустального сервиза, дальше летели пузырьки трофейного отцовского одеколона, потом бабушкины духи, бутылочки с ненавистными лекарствами. От каждого разбитого предмета дышалось ему все легче, все свободнее. Бабушка в испуге прислушивалась к его учащенному дыханию, замерев у кровати с ложкой и бутыльком касторки в руке.

Кольке же в который уже раз приснились блеклые пустые глаза, из которых медленно, по капле, уходит жизнь. Во сне он долго, до рези в затылке, всматривался, но никак не мог понять – чьи это глаза: его отца или старика, которого убил Давилка.

* * *

Утром, едва Колька зашел в кухню, мама бросилась к нему, в ужасе разглядывая ссадины на лице, ахнула от огромного зеленого пятна в волосах вперемешку с засохшей кровью.

– Сыночек, кто это тебя так?!

– А где папа? На работу уже ушел? – Колька постарался поскорее сменить тему. Не хотелось ему снова врать. Тяжело жить в постоянной лжи, с не проходящим ощущением липкой грязи.

– В больнице, после плена здоровье совсем слабое, ему нельзя большие нагрузки. А он вот… устроился грузчиком. Язва открылась, на «Скорой помощи» с работы увезли в больницу.

Антонина Михайловна вдруг горько расплакалась, пальцы мелко затеребили край халата.

– Коленька, сыночек, золотой мой. – Она порывисто бросилась к нему, обняла, пригладила торчащие вихры. – Ты такой хороший у меня, такой взрослый уже. Коля, прошу тебя, не бедокурь, не проказничай, пока все не наладится. Папа болеет, Наташу надо к школе готовить. Коленька, нету у меня сил, без тебя я не справлюсь.

– Мам, не надо, не плачь. Я все исправлю, все нормально будет. Давай я к папе в больницу схожу и с Наташкой позанимаюсь. Ты не плачь, ну прошу тебя. – Испуганный материнскими слезами, он бормотал все обещания без разбора. Отец, который после возвращения из плена никак не может стать самим собой. А теперь еще и мама, потерявшая от навалившихся забот почву под ногами.

Антонина почувствовала, как напрягся и застыл от ее бессильной мольбы сын, и виновато отшатнулась. Вытерла слезы, оправила халатик.

– Коля, мне на работу надо устраиваться. Отцу пока ни пенсия, ни бюллетень не положены. С Наташей придется тебе сидеть. Нам деньги нужны, с язвой правильное питание – главное лечение. Диетическое питание ему не положено.

– Почему отцу ничего не положено, он же воевал? – удивился Колька.

– Есть он в списках, а продуктов нет. Трудности со снабжением, сказали. – Мать отмахнулась, не любила она споров с чиновниками и возни со справками. – На стройку я пойду или на завод. Так что, Коля, я тебе в школу записку напишу, что пока ты не будешь учиться.

Он промолчал в ответ: вот все и решилось с ненавистной школой. Больше не надо туда ходить, вздрагивать от недобрых взглядов сверстников, презрительных гримас пионервожатой. Свободен он, Колька, теперь от обычной жизни шестиклассника. Но Антонина поняла его молчание по-своему:

– Коля, да ты послушай меня. Потерпеть надо чуть-чуть, потерпеть, мой хороший. – Мать в мольбе прижала худенькие руки к груди. – Тебя без аттестата не возьмут никуда, папе работать нельзя, питание лечебное и строго по часам пять раз в день. Ну откуда у нас деньги на продукты, ведь четырех человек кормить? А потом станет лучше, Коля! Станет. Папа выздоровеет, Наташа в первый класс пойдет, ты через два года седьмой закончишь, пойдешь в вечерку.

Колька не произнес ни слова, стоял, понуро опустив глаза в вытертые до белесых пятен половицы. Мать робко потянулась за сумкой.

– Мне идти надо в отдел кадров с документами, потом в больницу к папе. Отнесу ему кальсоны, бритву и кружку. – Она все пыталась поймать взгляд сына, но тот стоял чужой, застывший холодным камнем. – Я тебе записку сейчас напишу в школу, ты только Наташу с собой возьми, когда понесешь. Чтобы она не болталась одна во дворе.

Он не произнес ни слова, пока мать выводила карандашом записку, пока Наташка одевалась в свое единственное, перешитое из шторы платье. Молча шагал потом в сторону школы. Сестра еле поспевала за его размашистым ходом. Поднявшись по лестнице, Колька без стука вошел в кабинет директора и сунул ему записку. Не здоровался, не поднимал глаз, чтобы никто не мог увидеть, как ему сейчас тошно.

Петр Николаевич прочитал написанное, поднял глаза, но Пожарского уже и след простыл.

* * *

На обратной дороге Наташка устала от гнетущего молчания, принялась засыпать мрачного Кольку миллионом вопросов обо всем на свете. Он поначалу неохотно бросал короткие фразы, но каждый ответ рождал полчище новых вопросов. И скоро он просто угукал без разбора, даже не слушая щебетание сестры.

Дома он долго шарил по полкам шкафчиков, но обнаружил лишь соль, спички да окаменелый кусок горохового концентрата. При виде его сестра протянула капризно:

– Фу, каша из гороха, я не буду!

Колька не сдержался и прикрикнул:

– Ты будешь есть, что дают!

Все время, пока насупленный Николай зажигал газ, помешивал жидкое варево, девочка хныкала: