Короли океана

– Господи, ну конечно я, дружище! И ваша перепалка с Олоне была лишь следствием вашего дурного настроения, оттого что у вас ничего не выгорело. Ведь вы же не имеете зуб против этого молодого человека, не правда ли?

– Верно! Еще час тому я даже не подозревал о его существовании, и все же я убью его.

– Еще не факт. Давайте обождем до завтра – тогда и поглядим, кто кого убьет.

– Это все, что вы имели мне сказать?

– Простите, еще пара слов.

– Тогда скорей! Я спешу.

– Босуэлл, дружище, вы молоды, храбры и умны – трех этих достоинств довольно, чтобы достичь тех высот, к которым вы стремитесь. При всем том, однако, вы завистник, мошенник и скряга – так что поостерегитесь, иначе три этих порока однажды сыграют с вами злую шутку. Я питаю к вам самую горячую симпатию, и мне будет горько видеть, как вы падете в бездну, над которой склонились по неосторожности. Мой вам совет – остановитесь, пока не поздно. Сколь бы ничтожными ни были ваши замыслы, они обречены. Считаю долгом вас об этом предупредить, потому как нас связывали добрые отношения. Это и есть мое предупреждение, и вам решать, какую пользу из него извлечь. А что касается вашего дела с Олоне, завтра в восемь часов он будет ждать вас в большой саванне. Прощайте.

С этими словами он слегка поклонился и пошел было прочь.

– Одно слово, Монбар! – крикнул ему вслед Босуэлл.

– Говорите, – отвечал флибустьер, подходя ближе.

– Если я добьюсь своего и осуществлю мои замыслы, на которые вы намекаете и которые, похоже, раскусили…

– На самом деле я их только надкусил.

– Не важно, ваше дело – сторона?

– Нет, – четко ответствовал Монбар.

– Стало быть, пойдете против меня?

– Да.

– Благодарю за откровенность, и до завтра.

На этом они расстались.

Монбар вернулся в дом герцога де Ла Торре, оставив Босуэлла на песчаном берегу.

– Ладно, пусть! – проговорил английский корсар. – Иди против меня, коли тебе так нравится, дьявол! И будь что будет: ежели я чего решил – по-иному не бывать. By God![39] Твои лавры у меня как бельмо на глазу – хотелось бы помериться с тобой силами! По крайней мере, схватка будет просто загляденье!

Стояла непроглядная ночь. Луна еще не взошла; где-то вдалеке шумели таверны. Английский флибустьер некоторое время прогуливался взад и вперед по пустынному песчаному берегу.

И размышлял.

Босуэлл был сыном зажиточного фермера из Уэльса; совсем в юном возрасте он сбежал из отчего дома, подался на Барбадос и там нанялся на каперское судно. Скоро благодаря своей отваге и, главное, удаче в походах он снискал себе славу среди Береговых братьев; одно его имя ввергало испанцев в ужас.

К тому времени, когда мы вывели его на сцену, Босуэлл уже лет десять как промышлял каперством, и тем не менее он был довольно молод: ведь ему еще не исполнилось и тридцати; был он высок, ладно сложен, восхитительно красив и наделен невероятной физической силой.

Его миловидное, хранящее почти застенчивое выражение лицо казалось слишком женственным для мужчины; голос звучал пленительно звонко и мелодично. Но стоило Босуэллу впасть в ярость, как злоба тут же переполняла его сердце и в облике происходила странная перемена: черты лица искажались, резко заостряясь и обретая жуткое выражение; темно-синие глаза метали молнии; широкие зрачки мерцали из-под век гипнотическим блеском, как у хищника, и на бледно-зеленоватом лице обозначалась печать непередаваемой жестокости; нос с трепещущими ноздрями как будто втягивал запах резни, а рот, растянутый в насмешливо-злом оскале, с посиневшими губами, обнажал большие белые зубы, точно у того же хищника, что придавало его облику еще больше свирепости; голос при этом звучал зычно и зловеще, взрываясь не то громовыми раскатами, не то боевым кличем, – словом, Босуэлл преображался до неузнаваемости.

По натуре Босуэлл был не только тигром, но и гиеной; для него не было ничего святого; к людям он испытывал лишь глубокое презрение; вещи, достойные уважения, были для него жалкими игрушками; лицемерие обрело в нем свойство второй натуры, сластолюбие переродилось в зверство, а жадность – в преступную страсть; ради удовлетворения ненасытных своих прихотей он не отступал ни перед чем. Он был храбр, как зверь, и убивал ради того, чтобы убивать, испытывая при этом ненасытную потребность проливать как чужую кровь, так и свою; он исступленно упивался ужасными страданиями своих жертв, которых ему нравилось пытать, предавая смерти через нечеловеческие муки. Между тем, как и всякий хищник, Босуэлл порой бывал труслив, но при всей своей извращенной натуре он никогда не испытывал ни раскаяния, ни жалости, ни снисхождения: им правил только расчет, и человека он напоминал лишь с виду.

Таким был Босуэлл, являвший собой образ скорее алчного, кровожадного пирата, чем флибустьера. Береговые братья питали к нему смешанные чувства: ненависть, презрение и страх. Иные из них, и не самого робкого десятка, боялись Босуэлла настолько, что не смели перечить ему или порицать его даже за пустячные капризы.