На городских рынках тоже налаживалось. Они были под особым наблюдением Мазони. Главное, решил про себя Мазоня, это порядок: колхозные бабки на рынке больше всего боятся за свои корзинки. Мелкий спекулянт, перекупщик, по психологии не хуже колхозной бабки — он сейчас больше всего боится не упорядоченный рэкет, а базарную анархию, когда, глядишь, тебе и голову проломят и на тот свет запросто пошлют… Когда на рынке бесконечные разборки уголовных конкурентов, здесь уж не до торговли.
Барсук где-то отсиживался… А Федор Скирда, хозяин рынков, усек желание Мазони: на городских рынках новая уголовная власть давала послабление…
Милиция, которая наводила здесь порядок от имени государства, тоже была смекалиста: лучше уж пусть будет тихо, чем бесконечная стрельба…
…Сходняк был кисловатый. Не было на нем каких-то разборов и выяснений, не было и накачки; возможно, потому что механизм отладился и многие мелкие конфликты сгладились; возможно, нечего стало делить, так как сильная рука Мазони все разделила…
Именно поэтому Мазоня, получив от Зыбули известие о киевском гонце, сходняк передал Мишке Кошелю, а сам с грузным Федором Скирдой поехал на секретную встречу с киевлянами.
С Киевом завязывался тугой узел. Из Турции, Польши и Германии валом пошли заморские товары, и коммерческие лавки Мазони с каждым днем наращивали оборот.
— Киевлян нам сам Бог послал, — как-то на сходняке заявил Мазоня. — Сейчас окурка-то на дороге не найдешь… а тут прямо привалило.
Все с ним были согласны. Но Мазоню волновали не только товары: он почему-то пристально следил за криминальным Киевом…
Мазоня и Федор Скирда поехали к Ворону на квартиру, где тот остановился. Ворон ждал их, приготовив водки. Но Мазоня наотрез отказался: не могу, сыт по горло.
И все же немного выпили, так, чтобы развязались языки. Торговые делишки обсудили быстро — здесь все было на мази: никто друг друга не подводил. Мазоня все же поинтересовался уходом лучших людей Киева: что-то много событий непредсказуемых…
Ворон от Мазони и не таился: вот, мол, Пулю Господь Бог прибрал…
— Как же прибрал? — непонятливо удивился Мазоня. — Это же такой мужик…
Пуля — именитый киевский авторитет.
Ворон искоса, спокойно взглянув на Мазоню, взял стакан с водкой, выпил для храбрости и стал рассказывать…
Пуля вернулся из заключения под аплодисменты: если верить слухам, ему преподнесли презент — мешок денег. Вернулся он вовремя: в уголовных кругах Киева назревал конфликт — пересматривались границы сфер влияния преступной конъюнктуры. Сложились две мощные группировки — славянская и кавказская, со своими «ЦК», «общаком» и целой системой руководства. Пуля, пожалуй, был единственным, у кого был незапятнанный «послужной список», к тому же он имел крепкое влияние на коррумпированную номенклатуру и теневиков. На свободе Пулю ждали, как человека, способного быть третейским судьей…
Но с приходом Пули в элите киевской мафии вдруг пошли непонятные доселе убийства. Может быть, с ним они и не были связаны, но сразу был убит Буня (Игорь Залевский), один из важных руководителей киевского преступного мира. Он был буквально изрешечен на глазах двух дочерей у дверей собственной квартиры. В декабре задушен Слепой. В мае вместе с телохранителем расстрелян Вата, исчез Лысый, убит Старук…
И вот автомобиль БМВ на скорости столкнулся со встречным КамАЗом. Пуля получил тяжелейшую травму… Хирурги, вызванные даже из Белоруссии, так и не спасли «авторитета». Хоронили Пулю по высшему классу… Сотни сверкающих автомашин, тысяча любопытных и непонимающих людей.
За Буней смерть приближалась к Шухману. Тот знал подробности смерти Буни от своего телохранителя, бывшего работника милиции станции Киев-Дарница. Играя под интеллигента, Шухман вышел на грозного главаря по кличке Кисель. Он присутствовал на сходках киселевской бригады, проходивших в видеозале на Московской площади и возле кафе «Сатурн» в Голосеевском парке. Поговаривали даже, что Шухман выступал там в роли третейского судьи…
Но говорили и другое — что Кисель особо не жаловал Шухмана, хотя тот, пользуясь его авторитетом, принимал многочисленных просителей: замолвить словцо, снизить ставку «налога», уберечь от «наезда», разрешить миром спорный вопрос.
— Шухман в этом смысле был виртуозным актером, — негромко, басовито говорил Ворон. — Он легко брался улаживать чужие дела. Но всегда набивал себе цену. «Наезжали», мол, не те, на кого думали. «Наезжали» люди покруче. Но благодаря ему, Шухману! — Ворон улыбался. — И какой-нибудь коммерсант, раскошелившись, уже дорожил своими «связями» и, конечно, работал на Шухмана, который половиной дохода делился с Киселем.
Мазоня молча, сосредоточенно слушал Ворона. Он словно чего-то не понимал: почему же в такой короткий срок обезглавлены сильные, неординарные фигуры? Взаимные территориальные претензии? Борьба за власть?
Конечно, Киев не волжский город, где все как на ладони…
Ворон насчет этого думал просто:
— Стало тесно. Теперь появится коммерческая точка — на нее, как тараканы, «наезды» за «наездами». Одна группа, другая… То люди Ткача, то Киселя, то Татарина.