Короли преступного мира

Да что там стриптиз! Мама могла все… Утверждали, что она гиперсексуальна, под стать Екатерине II, ненасытна… Он бывал с ней и с другими бывал, конечно, сексапильна, но чтоб очень уж… это зря!

Правда, потом, когда приехали из Сочи домой, не обошлось без скандала. Все же нашлись дешевки-жучки, у кого-то оказалась видеозапись… Но видеоматериалы конфисковали, и все заглохло. Не повезло ублюдку!

Теперь, вспоминая свои встречи с этой женщиной, Сомов никак не мог понять одного: что подвело Маму? Кому она уж так сильно насолила?.. Или ее бросили, как кость голодным собакам?..

Но если до Мамы докопались-таки, то… следующая очередь его. В ушах стоял звон колокольчиков, сквозь которые пробивался слащавый голос Владислава Ивановича: «С главой администрации придется отложить…»

Сомов выпил рюмку коньяка. Тряхнув крутой лобастой головой, он ходил по комнате с упрямством на жестком лице. «Все здесь свояки!» Наконец он взял трубку и позвонил дону Роберту.

— Я хочу только одного, по старой дружбе, пришли мне Ларису. — Сомов перевел дух. — Знаю, ты от меня ее прячешь, но…

— Господи, какой вопрос! — Дон Роберт расхохотался, как мальчишка. — Ты меня, Валерий Петрович, просто обижаешь.

— Тогда я посылаю машину. — И Сомов с закаменелым лицом тяжело сел в кресло.

Лариса — элегантная женщина. У нее было божественное тело, и Сомов не мог ничего поделать с собой…

Они лежали на постели, успокоившиеся и довольные друг другом; как ни странно, и Лариса нашла в Сомове свое забвение от тех горестей, которые ее преследовали. Не дыша, она гладила его волосатую грудь.

— Скажите, у вас хорошая жена? — вдруг спросила Лариса, вглядываясь в разнеженное, обмякшее лицо Сомова. Тот вопросу не удивился; моргая длинными белыми ресницами, он скривился в усмешке.

— Стерва.

— Не может быть!

— Может.

— Но вы такой славный, — растягивая слова, мягко сказала Лариса. — А дети, они к вам хорошо относятся?

— Дочка? Вижу редко. Она учится в далеком от меня университете. В Америке. Видимо, там и осядет.

— Выходит замуж за миллионера?

Сомов положил руку на грудь Ларисы и, подняв брови, грустно улыбнулся.

— За какого-то англичанина. Не знаю, но какой-нибудь шалопай.

Лариса, чувствуя тепло его руки, сказала:

— А у меня много нового, но все по-старому.

— Дон Роберт сделал из тебя сверхмодную путану?

— По крайней мере, фотомодель не получилась. А вот клиентов хоть отбавляй.

— Японцы, арабы, кто они? — любопытно взглянул ей в глаза Сомов. Она выдержала ревнивый взгляд, улыбнулась краешками свежих губ.

— Японцы? Раньше я почему-то думала, что они половые гиганты. Увы! Их пренебрежительно зовут «зайчиками» — скок-скок — и отваливают. Мне такие милы. Меньше тратишь энергии…

— Да ну?

— По крайней мере, не арабы. Вся в мыле, а у них только нарастает кайф. Жадные на девочек: возьмут все, а заплатит дядя. Французы — тоже с фасоном. Если он из Парижа, то радуйся, что снизошел до тебя. Скандинавы — чистенькие, улыбчивые. С ними одно удовольствие… — Лариса поспешно добавила: — У путаны одно достоинство. Глубоко начинаешь понимать людей.

Сомов улыбнулся.

— Доходы, конечно, дону Роберту…

Лариса усмехнулась.

— Я — льготная. Но за это должна обслуживать высокопоставленных чиновников, например, таких, как вы. — И она засмеялась.

— Глупости, — отмахнулся Сомов. — Я совсем иное дело.

— У меня был один клиент. Душа у него, что помойное ведро. Время от времени он ее очищает. Напиваясь, берет девку и выхлестывает все наружу — всю гадость, всю злость… А вот у цыган мне нравится. Там свободно, как… у цыган. Все наружу. Как-то попала в табор: у деда жена умерла, так я ее заменяла. Я с ним, а рядом сын с молодухой. Боже, такая свобода… И все естественно, никакой порнографии. А тут… стыдно иногда бывает, за себя стыдно!

— Все, — вдруг резко сказал Сомов. — Давай лучше выпьем. За тебя, девочка! За твою лучшую долю!

Видимо, на дальнейшее Сомов был не расположен. Он долго говорил по телефону и неожиданно, взяв Ларису под локоть, засмеялся: «Высокопоставленные чиновники ведь тоже работают».

Лариса его поцеловала в губы.

— Ты из них выделяешься.

Сомов бестолково мучился. Он еще горел идеей самому встретиться с Мамой. Столыпин его не отговаривал, хотя сразу сказал, что это навряд ли поможет: поезд ушел… Все попытки встретиться с Мамой не увенчались успехом: начальство тюрьмы вежливо отказывало, находя различные причины и придирки, но потом, когда была предпринята «танковая атака», внезапно согласилось. Но тут Мама сама наотрез отказалась встретиться с Сомовым. Из Лефортово передали записку. «Как нельзя вернуть старой любви, так нельзя вернуть прошлого… Пусть Сомов переживет то, что пережила я, и тогда он, может быть, поймет меня. И особенно себя…»

Сомов нервно читал эти строки, и эти слова «Пусть Сомов» — не «друг», не «Валерий Петрович», не «отчим», как иногда она шутливо называла его, а «Сомов»… «Пусть Сомов переживет то, что пережила я…»

Валерий Петрович окончательно понял, что все пути отрезаны; он сжег клочок бумаги и сказал себе: много было испытаний, неудач, ошибок в его тернистой судьбе, но такого испытания еще не было…