Корона Анны

Давиду – сорок шесть. Крепкого телосложения, слегка полноват. Роста – чуть выше среднего; движения – тверды, резковаты, в чем сказывается натура деятельная, однако экспансивная, нервическая. Серые проницательные глаза за линзами очков, насаженных на крупный семитский нос. Курчавые волосы еще хороши по бокам и сзади, но впереди уже проглядывает лысина. 

         Работу он свою не очень любит. Но не идти же ему – бывшему москвичу, интеллигенту, автору двух книг – работать водителем или швейцаром! Его место – за компьютером в редакции, за писательским столом.

         Трудно сказать, что сблизило этих двух, казалось бы, таких разных людей, – Давида и Мартина.    

         Они познакомились, когда Давид писал очерк об одном приюте при православной церкви на Брайтоне, где тогда обитал Мартин. Парень ему сразу признался: он – католик, и русскому попу руку не целует. Живет в этом приюте временно, пока холода и нет денег снять комнату. Давид поразился дерзости этого чеха. Другие обитатели приюта громко врали, что церковь и чудесный батюшка, дескать, им помогают жить правильно, по-христиански. От некоторых, правда, при этом разило перегаром. Тихонько просили у «господина журналиста» деньги на опохмел. А вот Мартин – наглец, батюшку называл «скучным попом» и денег у Давида не клянчил.

         Он вообще заметно выделялся среди этих опустившихся, побитых жизнью русских людей. Держался особняком. Когда же они заговорили, Давид вскоре выключил диктофон. Понял, нутром почуял: перед ним – не простой бомж, а особенный.

         Единственное, что Давида тогда смутило, – запах, исходивший от Мартина. Есть такой специфический смрад от нью-йоркских бомжей, замешанный на резких, тяжелых запахах грязной, месяцами немытой одежды, заскорузлых носков и долго немытого тела, сквозь поры которого проступает ядовитый пот после запоев. Даже горячий душ с мылом, даже дезодоранты, шампуни, новая одежда не смогут этот запах перебить. Нью-йоркский бомж впитал в себя вонь величайшего города, всех его помоек, свалок, выгребных ям, испарений, блевотины, мочи, тления и разложения, гнилья,  спермы, слюны, мусорных урн, мусороуборочных машин, крыс, дохлых кошек и голубей; вонь проникла и всосалась во все поры, в каждую клеточку его тела. И этот гордый чешский католик вонял нью-йоркским бомжем, как никто другой.

         Давид – эстет, но к запахам его нос был почти глух. Он хорошо различал лишь резкие запахи. Но был совершенно глух к нежным духам, что несколько огорчало его бывшую жену. Правда, хорошо различал и помнит запах ее тела. Кстати, так же пахнет кожа и у сына, с которым он не виделся уже две недели…

         Потом Давид встретился с Мартином еще раз, но уже не в приюте, а на набережной. Якобы хотел закончить с ним интервью.

         Что-то отозвалось и затрепетало в душе Давида, когда Мартин рассказывал о своей жизни. Какая-то мрачная красота приоткрывалась в нем. Подавляя брезгливость, часто посапывая и потягивая носом, иногда отворачиваясь или отдаляясь еще на полшага, Давид все же шел рядом, слушал... Потом они встретились еще раз, уже без всякого повода.

                                                        ххх

         – И что же Илария? – спросил Давид.

         – Она была очень красивой, но несчастной. Правда, я тогда тоже не чувствовал себя счастливчиком, – признался Мартин.

         – Как она выглядела? Я смутно помню в том приюте одну бомжиху – блондинку с синяком под глазом и в шляпке. 

         – Да, скорее всего, это была она. Из-за нее однажды все в приюте напились и устроили драку.    

         Они приближались к метро. Прогретый за день асфальт отдавал тепло, смешанное с испарениями пролитого переработанного машинного масла и газом из выхлопных труб.

         – Мы с Иларией познакомились в сквере. Она сидела на скамейке, пила пиво. Я в нее сразу влюбился. Я называл ее Золотцем… – Мартин снова полез в карман джинсовой куртки за сигаретой. 

         – Извини, я должен идти, нужно закончить статью, – соврал Давид. Два-три часа они вместе – и Мартин обычно начинал его раздражать.

По-собачьи чуткий ко всему, что относится лично к нему, Мартин понятливо закивал головой и вернул сигарету в пачку.

         – Послушай, почему бы тебе не написать рассказ про эту... как ее там... Иларию? – предложил Давид.  

         – Рассказ про Иларию? – Мартин прищурился. – Но ты же знаешь: я хочу написать серьезный роман. Прочитал тебе сегодня первую главу о том, как я начал бомжевать, а ты даже не сказал, понравилось ли тебе.

         – Роман? Рано тебе еще писать романы. Думаю, с крупной формой ты не справишься. Попробуй-ка сначала делать зарисовки, набей руку на малых формах. Впрочем, как знаешь, дело твое. Все, я побежал, – пожав Мартину руку, Давид направился к серебристым турникетам.

         Поднимаясь по ступенькам, зачем-то поднес и задержал у носа правую ладонь. Принюхался. Никакого запаха вроде нет. Нет на его ладони ни порезов, ни шрамов. Его ладонь совершенно чиста.

                                               Глава 2