Корона Анны

         – Кстати, завтра выйдет журнал с твоим «Золотцем», – сказал Давид по-прежнему раздраженным тоном. – Наши в редакции читали – все под впечатлением. Одна только машинистка, когда набирала текст, брезгливо морщилась. В любом случае, равнодушным не остался никто. Поздравляю, твоя карьера бомжа закончилась, и началась карьера писателя. 

         Мартин, переварив в голове услышанное и окончательно убедившись, что Давид не шутит, расплылся в улыбке:

         – В котором часу ваш журнал появится в продаже? – спросил он.

         – В восемь утра.

         – На всякий случай, выйду из дома в семь, может, к тому времени уже подвезут. Сколько он стоит?

         – Доллар.

         Мартин зашевелил губами, размышляя вслух:

         – Неделю поживу без обедов, не умру. В случае чего, сэндвичи можно будет подбирать и на улице.  

         – Сколько же ты собираешься купить экземпляров? – иронично спросил Давид. – Или ты намерен скупить весь тираж?

         – Штук тридцать. Парочку отправлю родителям в Чехию, они, правда, на русском не читают, но все равно. Еще подарю своей хозяйке Ванде, пусть знает, кто у нее живет на чердаке. Еще отнесу на работу, Андрию и Бене... В общем, куплю тридцать штук, не меньше.  

         Солнце уже припекало. На пляже то там, то здесь возникали новые зонтики.    

         – Антоха! Дай девочке поиграть твоим совком. Она поиграет и отдаст! – крикнул Давид.

         Щупленький Антон, услышав отцовский наказ, с надутыми губками, отдал девочке совок.  

         – В этом городе даже дети вырастают капиталистами! Ничем не хотят делиться, все гребут под себя.  

         – У тебя сегодня, по-моему, плохое настроение, – заметил Мартин. – Что-то случилось? 

         Конечно, он не сомневался, что Давид ему ничего не скажет. За время их знакомства Давид так и не впустил его в свою жизнь. Никогда не рассказал, например, почему развелся с женой или почему больше не занимается литературой. К себе домой тоже ни разу не пригласил. Мартин подозревает, что Давиду стыдно приглашать в дом бомжа. Стыдно перед соседями, перед коллегами-журналистами. Может, стыдно и перед самим собой. Ладно, Мартину не привыкать.                              – Ничего у меня не случилось, – угрюмо ответил Давид. Закатав джинсы, почти до колен вошел в воду. Наклонившись, стал плескать себе на плечи, обтер грудь и живот.

         Вода холодная, но в такую жару приятная.    

              – Давай-ка помогу тебе, – подойдя к сыну, присел, стал выгребать рукой песок вокруг уже проседающего замка. – Сынок, а кто в этом замке живет?

         – Кощей Бессмертный, Шрэк и носорог, – сразу ответил Антоха. 

         Давид усмехнулся. Ему припомнилось свое детство, когда семьей отдыхали в Крыму. В Крыму песок был мягкий и нежный, лился желтым ручейком сквозь пальцы, под которыми возникали барочные каскады. А песок на берегу Атлантического океана жесткий и тяжелый, совсем не пригоден для изящного строительства...

         – Пап, ты мне потом купишь мороженое?

         – Конечно, куплю.

         Антоха бросил совок и, подойдя к Давиду, вдруг обнял его.

                                               ххх

Зачем Давид нужен Мартину, более или менее понятно. Давид для него – полубог. Ну и, разумеется, приятель. Правда, их дружба с заметным перекосом в одну сторону, но уж какая есть. Спасибо и на этом. Мог ли Мартин помечтать о таком еще год назад, когда его окружали одни только попрошайки и уличные проститутки?  

         Но на что Давиду сдался Мартин? – вопрос. Ладно, Давиду приятно выступать покровителем-меценатом, иногда угощать бедного Мартина суши или пиццей. Положим, и самолюбие приятно щекочет – поучать литературному ремеслу начинающего автора.

         Ерунда! Давид всосался в этого чеха, как пиявка. Умолкший и безвдохновенный, он ухватился за Мартина как утопающий за соломинку. Так старость, ворчливая и завистливая, цепляется за молодость, тьма льнет к свету. Рядом с Мартином Давид оживает. Воскресает труп писателя, который давно лежит в склепе его сердца.

         Он наблюдает Мартина со стороны, а потом медленно вползает в его джинсовый костюм и тяжелые ботинки, в его кожу, покрытую шрамами и рубцами, даже в его распухшие десны, из которых торчат полусгнившие пеньки. Давид тогда видит мир во всем его великолепии: луна, чайки и цветы, даже грязь, – все вдруг преображается, сливается для него в едином звучании, в полноте и глубине Слова...

         А Мартин – самородок, сверкает гранями. Он счастлив, что не живет на улице, что не пьет, что пишет. 

         Недавно, когда они в «Макдональдсе» переводили очередную главу, Давид стал подсказывать Мартину сюжетные ходы. Он предлагал одного из героев – Сашу-музыканта – сбросить с пирса. Эффектная концовка. Но Мартин проявил редкую неуступчивость, уверяя, что Саша-музыкант жив, он его недавно видел, правда, забуханного и побитого. Саша напел Мартину песенку и выклянчил «за концерт» десять долларов. Они бы поговорили еще, но Мартин спешил на работу. Зачем же такого Сашу убивать? Ради литературной финтифлюшки отступать от красоты жизненной правды?