Корона Анны

         «Вы – русские писатели, любите сразу выплескивать свои эмоции, сразу расставляете все точки над «i». А мы, чехи, – другие, мы любим постепенность. Вам, русским, не хватает сдержанности, поэтому вам трудно сохранять литературную форму...» – так говорил Мартин, на тройки закончивший среднюю школу в каком-то чешском поселке.

               

                                                        ххх

         Возвращаясь домой, Давид остановился на одном перекрестке.  Почему-то задержал взгляд на мусорной урне. Там, на груде мусора лежала пустая банка пепси-колы. Давид взял эту банку, приблизил ее к лицу. В нос ударил отвратительный запах – настолько ядовитый, что на глазах выступили слезы. Давид швырнул банку обратно в урну и, сконфуженный, поспешил прочь.    

         ...Согласился бы он заплатить за творчество такую цену? Мартин заплатил. Зато теперь, гляди, как пишет. Строки – летят. Почему же он, Давид, не может больше родить ни слова, а этот полуграмотный чех, долгие годы убивавший свои мозги алкоголем, бродяжничеством и тупой работой на стройке, такое творит?! Или Господь Бог, всемилостивый и справедливый, дал Мартину литературный дар, но запросил за это столь высокую плату?..

         Дома Давид принял душ, смыл с себя засохшую океанскую соль. Лег на диван. Снова, в который раз за этот день, зачем-то поднес к носу правую ладонь. Откуда это странное ощущение, что от ладони разит? И почему теперь, читая главы из будущего романа Мартина, его душит отвратительный запах? Было время, когда Давид и вовсе перестал ощущать этот запах от Мартина: либо его нос адаптировался, либо Мартин за год отмылся. Но почему же теперь даже воспоминание о Мартине сразу наполняет воздух вокруг невыносимой вонью?..

                 

                                               Глава 4

         – Нью-Йорк для писателей – ужасный город, самый опасный город на земле. Писателей здесь душат врачи, адвокаты, агенты по торговле недвижимостью. На человека свободного здесь надевают смирительную рубашку, а холуй счастливо разъезжает на «Мерседесе», – говорил Давид, передавая Ларе корзинку с теплыми ломтиками французской булки. – Знаю одного чеха, талантливый парень. Как, думаешь, он закончил?

         – Как? – спросила Лара, намазывая на булочку тонкий слой масла. 

         – Попрошайкой на улице... Все вокруг вздыхают, ох да ах! мол, Нью-Йорк – чудесный город для творчества. Дураки! Здесь пресмыкаются перед менеджерами и бизнес-администраторами, перед этой серостью, но на непризнанных художников смотрят, как на психически больных.

         – Как я поняла, ты – антиамериканец.

         – Напротив, я – самый настоящий американец, поэтому возмущаюсь. Будь я безразличен к Америке, я бы ее только хвалил.

         Они сидели во французском кафе. Услужливая молоденькая официантка, подав им меню, советовала, что заказать.  

         – Ви, но, мерси, – полушутя отвечал Давид, и девушка в ответ улыбалась еще больше, еще приятней, почти натурально.

         – Спрашиваешь, какая у меня жизнь? Мотаюсь по миру, с одной страны в другую. В каждой завожу себе любовника, на случай, если приеду туда снова, чтобы не тратить время на поиски.

         Давид слушал, кивал. Раздражался немножко, когда речь заходила о ее любовниках. Но, в общем – ничего, сносно.  

         – Сначала я хотела найти мужчину, полностью укомплектованного: при деньгах, с положением и, разумеется, красивого. Но ни в коем случае – лысого или с животом. Лысые и толстые у меня вызывают брезгливость, – звенела Лара, поглядывая на Давида, словно примеряя его к своим стандартам. – Еще он, конечно, должен быть умным. Ну, и в постели, само собой... 

         – И где же, если не секрет, ты искала этакого Джеймса Бонда? В Нью-Йорке, что ли? – спросил он, погружая ложку в горячий глиняный горшочек с луковым супом. – Мне кажется, Нью-Йорк – отвратительный город не только для писателей, но и для идеальных мужей.  

                        – Абсолютно с тобой согласна. Мужчины здесь – ни рыба ни мясо. У меня были и топ-менеджеры известных корпораций, и крупные чиновники из ООН. Короче, все те, кого ты называешь серостью. Признаюсь, теперь я их презираю точно так же. Все они напоминают мне разбалованных детей. Их постоянно нужно утешать и жалеть. А кто утешит меня? Мне, может, тоже бывает очень тяжело… – не без кокетства вздохнув, она взяла стакан с рубиновым вином и сделала пару глотков.

        – Перед тем, как ложиться с ними в постель, нужно было хорошенько выпить. Тогда все пошло бы как по маслу, – посоветовал Давид.

          – Пила, пила! Первое время это выручало, но затем все равно следовал разрыв. Или, по-твоему, я должна была пить постоянно? Тогда я решила: черт с ними, миллионерами, дайте мне мужчину с обычной зарплатой, но с положением. Главное, не лысого и не толстого, – она снова покосилась на Давида. – Но все равно, ничего путного не попадалось. Психанув, я даже завела роман с одним итальянцем, владельцем пиццерии, он был красивым и умным, с чувством юмора. Но, как всегда – но! Я же не могла его показать своим друзьям и коллегам! Подумай, как бы я его представила: «Синьор Джузеппе, пицца-мэн»?

          – Да, сложный случай, классический разлад между рассудком и сердцем, – заключил Давид.