Корона двух королей

Когда-то в детстве, когда Кирану было девять, Вечере десять, а Ясне восемь, они играли неподалёку от города у тракта, ведущего к Редколесью. С ними было несколько кирасиров во главе с Согейром, которым поручили следить за королевскими детьми. Но в тот день им удалось уговорить своих охранников пройти чуть вглубь Редколесья, чтобы пробраться туда, куда мать строго-настрого запрещала им даже приближаться.

В народе это место называли Змеиной ямой. Она притаилась в северной части Редколесья, отгороженная от всего белого света густой стеной из сосен и дубов, что цеплялись за её края узловатыми корнями, и зияла чернотой, отпугивая любого тихим, едва различимым от шелеста листвы шипением, доносящимся из глубины, как если бы там, внизу, шевелились тысячи связанных в узел змей.

Это была огромная дыра шириной в несколько метров. Такая глубокая, что даже солнечные лучи не могли достать до её дна. Никто не рисковал спуститься вниз, наоборот, это место обходили стороной. Но чем больше яма обрастала запретами, тем больше Вечере хотелось увидеть её. Пока кирасиры устраивали привал неподалёку, они с братом начали кидать вниз камни и прислушиваться, какой из них ударится о дно, но не слышали ничего, кроме шипения. Тогда Вечера решила взять камень покрупнее, но не рассчитала силы. Земля просела под её ногой, и принцесса упала в яму.

Она пролетела вниз несколько метров, прежде чем её рука вцепилась в крошечный корешок, торчащий из землистой стены. Она схватилась за него со всей силой, что была в её детских пальцах, не привыкших держать ничего тяжелее подола шёлкового платья, и закричала. Тьма Змеиной ямы казалась осязаемой и лизала холодом кожу. Сверху, где рваный круг дыры казался крошечной точкой, где-то там, далеко, кричала испуганная Ясна, Киран звал сестру, а потом они оба исчезли, и Вечера осталась одна в пронизывающем холоде и мраке, с тысячью змей, уже разинувших пасти у неё под ногами, чтобы вцепиться в её плоть, когда руки её ослабеют и она упадёт. И руки неумолимо слабели, корень царапал нежную кожу, врезаясь волокнами до самого мяса. Но Вечера не сдавалась. Она плакала, но держалась.

Её вытащил Согейр. В ход пошло всё, что нашлось под рукой: плащи, уздечки, стремена. Кирасиры связали всё, что было, в подобие верёвки, обвязали руку легата и спустили его вниз у того места, где упала Вечера. Он вытащил её всю грязную, с расцарапанным лицом и руками, а она всю дорогу до Туренсворда не разжимала рук, сомкнутых вокруг его шеи.

С тех пор страх перед тьмой преследовал её, возвращаясь каждую ночь. Но самое ужасное было даже не то, что Вечера боялась быть поглощённой этой тьмой, а то, что она знала — в этой тьме ей было самое место.

В темноте морозной свежей ночи ей всё так же мерещился окровавленный лик Кирана, озарённый молочным лунным светом. Этот призрак преследовал её уже год и исчезал лишь с приходом рассвета. Вечера закрыла глаза, повернулась на бок и трижды повторила про себя придуманную ей же год назад молитву, которую она повторяла всегда, когда ей становилось страшно, потому что в ней одной видела защиту и оправдание: «Я наследница Паденброга и всего Ангенора от Касарии до Кантамбрии, от Диких гор до Пустодола, во мне течёт кровь королей. Силой Хакона, магией Чарны, я получу корону любой ценой».

ГЛАВА 10 Коридоры замка Туренсворд

В замке Туренсворд все коридоры вели к Хранителю ключей, так же, как все дороги в Паденброге вели к замку Туренсворд, из чего почти каждый житель города рано или поздно приходил к выводу, что все дороги ведут к Хранителю ключей. Придворные звали его по должности, слуги именовали его «сэр», единственный сын называл его отцом, но имя его было Корвен, и он служил королевским камергером, как все члены его династии. Был он немолод, но поджар и полон энергии. Возможно, когда-то в молодости, он был недурен собой, но возраст со временем взял своё. За его высоким лбом, казавшимся ещё выше из-за больших залысин, прятался редкий интеллект, которым его хозяин предпочитал не блистать в присутствии тех, кого раздражало, когда в одной комнате с ними находился кто-то умнее, и делал лишь редкие исключения. Худое лицо его всегда было спокойным и сосредоточенным, а глаза — внимательными и блестящими, как в молодости. Он гордо носил чёрный сюртук хранителя с белыми поперечными полосами на груди и никогда не позволял себе сутулиться — ни когда был молод и свеж, ни сейчас.