Корона лета (СИ)

Интернатские медики налетели на меня, обклеили датчиками с головы до пят, изучали, как древнюю небыль – африканский климат без зимы. Температура у меня зашкалила за сорок градусов, но в тепле снизилась за считанные минуты, и я ничего себе не отморозил, даже не простыл. Земной ребёнок, наследник всех этих негров и китайцев, которым раса белых продула всухую, схлопотал клиническую смерть и гангрену конечностей, а выродком считали именно меня. В шесть лет не анализируют, но ошарашенные рожи врачей прямо-таки вопили о том, кто из нас лучше. Оставалось победу доказать.

На Земле охренеть как много сделали для того, чтобы каждый приютский заморыш получил на старте равные шансы. Над нашим меню корпели учёные-диетологи, за всяким чихом детишек следили мириады электронных систем и толпы специалистов. Знания нам пропихивали ровно так же, как и тщательно выверенные порции за обедом, – эта планета штамповала поколения здоровых и развитых детей и тратила на нас бездну ресурсов. Так было не всегда. На заветренном плато, куда интернатский выводок привозили на экскурсии, стоял гигантский памятник Зенге Зи, Спасительнице Людей. Необхватной талией, арбузными грудями и слоновьей невозмутимостью гранитная Зенга весьма напоминала оператора Ашу. У ног статуи притулились заморённые ребятишки со вздутыми от голода животами и раззявленными в немом крике ртами.

Чёртову уйму лет назад Зенга Зи свергла какого-то диктатора и провозгласила себя главой Афро-Азиатского Союза. Южные страны задавили льды, на востоке разваливался китайский конгломерат, Европа корчилась в тисках засухи, на западе погружалось под воду то, что называли Америкой. Зенга плевала на беды белых, но на Чёрном и Жёлтом континентах из десяти детей семеро умирали от истощения и болезней. Спасительница посылала солдат, чтобы те вырывали малышню у озверевших от горя родителей, и приказывала свозить в закрытые интернаты. Закон запрещал заражённым разной дрянью взрослым приближаться к этим заповедникам, продовольствие для детей собирали под дулами автоматов – так Зенга не позволила терраформированию уничтожить человечество.

В те годы, о которых в справочниках рассказывалось стыдливой скороговоркой, мои предки неслись со всех концов погибающей планеты к последним, ещё не захваченным цветными космопортам. И улетали – на голодную Новую Землю, на кирпично-красную Циклону, две планеты колонии Эпигон, в адский котёл Мелиады, где вода кипела, а с небес извергалась не то нефть, не то сера. В этом списке Домерге считалась относительно благополучной. Древние земляне не оценили бы иронии, но в колониях терраформирование, едва не угробившее колыбель рода людского, дало неплохие результаты. Ну а цветные заклеймили белых предателями. «Подыхайте в преисподней, мы уходим!» – выжженное на створках ангара проклятье до сих пор хранят в музее Сарассана в назидание тем, кто вздумает вернуться.

Кое-кто возвращался, на Земле с комфортом разместилась большая домергианская диаспора, только вот сопляк, пришибленный странностями своего организма, ничего не знал. Драконовские законы Спасительницы Зенги давно отменили, но африканцы и азиаты привыкли растить детишек в интернатах. Половина семей сдавала младенцев под присмотр государства, навещая их по выходным или просто так. Мои курчавые приятели и недруги вприпрыжку скакали к мамам и папам, лезли им на шею, доверяли немудрящие тайны, приволакивали в спальни коробки со сладостями и новыми игрушками. Ко всем приезжали родители – ко всем, кроме меня. Наверное, в нашем интернате водились и настоящие сироты, но я их не замечал – и лишь раз увидел в прогулочной каталке белую девочку. Её положили отдельно от других малышей, она спала, и искусственная продувка шевелила прикрытые чепчиком русые волосёнки. Через высокий бортик каталки я дотянулся до пухлой ладошки, оторопело вдавил палец в розовую кожу… ментор подхватила меня подмышки, отставила в сторону. Чёрная дубина не понимала, что мне хочется убедиться: белая девчонка существует. Я не один такой! Не один.

В выходные я слонялся около гостевых комнат, следя за приезжающими взрослыми, летом слежка делалась ещё проще. Отцы и матери выбирались из каров на берегу реки, устраивались на скамьях в чахлом парке, доставали пакеты с лакомствами и ждали, выискивая в стайках оранжевых курток своих отпрысков. Невидимый барьер отделял взрослых от детей, менторы за руку подводили к нему осчастливленных встречей с родителями, подавали сигнал – датчики открывали проход. Сырой воздух согревался от радостных визгов, а я вцеплялся в игрушку или горсть песка и застывал. Не мои – и так снова и снова. Иногда я не выдерживал, убегал в тень беседок, чтобы не видеть маленьких ладоней в больших, не слышать довольных возгласов. «Мои» не придут никогда – взрослых белых не бывает.