Аннигони и Битон
Королевские портретисты
Весной 1955 года флорентийский художник Пьетро Аннигони готовился показать на летней выставке Королевской академии художеств огромный и откровенно приукрашенный портрет королевы Елизаветы II. Картина высотой более пяти футов (150 см) была итогом кропотливой работы в течение по крайней мере 14 сеансов позирования. Поразительно детальное, почти фотографическое изображение явно демонстрировало отход художника от канонов современного искусства.
Ни в чем не похожий на Грэма Сазерленда, Аннигони в 1947 году объединился с шестью другими итальянскими художниками, чтобы провозгласить манифест движения «Современные художники-реалисты», целью которого ставились борьба с абстрактным искусством и протест против различных направлений беспредметной живописи, набиравших популярность в послевоенной Италии.
На самом деле портрет королевы в три четверти полного роста не был полностью реалистическим. Картина с тщательно прописанными деталями в стиле Раннего Возрождения, которого придерживался Аннигони, оставляла ощущение сюрреалистической. Фигура Елизаветы, одетой в темно-синюю мантию ордена Подвязки, словно парит в безоблачном небе над мрачным пейзажем с продуваемыми ветром деревьями и таинственным озером на заднем плане.
На летней выставке академии портрет произвел сенсацию. Он обращался как к глазам, так и к сердцу. Чтобы попасть к картине, люди часами стояли в огромных очередях, а добравшись до нее, образовывали толпы, в которых насчитывалось до десяти рядов зрителей. Один из критиков сравнил точность изображения с детальностью портрета Джейн Сеймур, любимой жены Генриха VIII, работы Ганса Гольбейна Младшего (1498–1543). Аннигони гордился этим сравнением. Портрет был документом времени: при взгляде на него становилось ясно, что на картине изображен монарх, вступивший в возраст зрелости, властитель, уверенный в себе. Несомненно, это был портрет Королевы.
Наиболее правдоподобное объяснение загадки этой картины было предложено самим художником, очаровательным говорливым итальянцем ростом не более тех же пяти футов. Оказывается, он уговорил королеву во время сеансов рассказывать о своих детских переживаниях – на французском, поскольку его английский был отвратительным, а Елизавета по-итальянски не говорила вовсе.