Корона. Официальный путеводитель по сериалу. Елизавета II и Уинстон Черчилль. Становление юной королевы

Отремонтированный в 1948–1949 годах за 78 000 фунтов стерлингов Кларенс-хаус стал основным местом жительства принцессы Елизаветы, герцога Эдинбургского и их двоих детей, принца Чарльза (здесь ему два года) и годовалой принцессы Анны. Снимок с детьми сделан в саду после возвращения родителей с Мальты летом 1951 года.

4. «Деяние божье». Великий смог 1952 года

На первый взгляд, в четвертой серии «Короны» столько же вымысла, сколько и исторической правды. Безусловно, главной героини этого эпизода Венеции Скотт, молодой привлекательной секретарши Уинстона Черчилля, которую сбил автобус, в действительности никогда не существовало. Великий смог, обрушившийся в первые дни декабря 1952 года на столицу, не был чем-то критичным для жизни лондонцев, давно привыкших к зимнему туману, который [за его желто-серый цвет] называли «гороховый суп». Клемент Эттли и Лейбористская партия также не стремились свергнуть правительство Черчилля только за то, что оно неправильно решало эту проблему. Героическая Венеция Скотт – это собирательный персонаж, основанный на тщательном исследовании реальных образов замечательных женщин, которые столь преданно служили Черчиллю на Даунинг-стрит.

Лондонцы запоминают новое слово и разрабатывают новые методы защиты здоровья. В декабре 1952 года на город обрушился Великий смог. Премьер-министр Уинстон Черчилль оказался плохо подготовлен к борьбе с этой напастью…

Слово «смог» (smog), образованное из слов «дым» (smoke) и «туман» (fog), впервые появилось в газетах еще в первом десятилетии XX века. Великий смог в итоге оказался катализатором, подтолкнувшим парламентариев к разработке первого британского Закона о чистом воздухе. А что касается усилившегося давления лейбористов на Черчилля, в нем просто не было необходимости. Стареющего лидера и без того подкосило предательство некоторых из его ближайших коллег по Кабинету.

Внешне на Венецию Скотт больше всего была похожа самая молодая секретарша Черчилля, 22-летняя голубоглазая и светловолосая Мэрион Холмс – «настоящая фея», по словам одного из ее коллег по Даунинг-стрит. «Чертовски красивая девушка, просто прелестная, – заметил однажды Черчилль своим гостям в Чекерсе, загородной резиденции британских премьер-министров, когда Мэрион вышла из зала за виски с содовой. – Она из тех девушек, которые скорее умрут, чем выдадут секреты». «О боже, она так молода, – говорил он в другой раз своей жене Клементине. – Мне нельзя ее запугивать».

Прекрасно понимая, как могут пугать его истерики, вспыльчивый премьер-министр попытался стать по отношению к своему машинописному бюро, состоявшему из нескольких молодых женщин, кем-то вроде строгого отца. Сменяя друг друга в непрерывном круглосуточном режиме, секретарши записывали его слова с 8:30, пока он завтракал (обычно в постели), и до поздней ночи, а то и до рассвета. Нередко он представал перед ними в одном халате. «Ты не должна пугаться, когда я вдруг начинаю что-то тарахтеть, – однажды сказал он Мэрион Холмс. – Я не думаю о тебе. Я думаю о работе». Холмс действительно обнаружила, что Черчилль может внезапно надолго замолчать, а затем без предупреждения вдруг «выстрелить» длинной очередью слов, забыв о том, где он и кто находится рядом.

Он мог по двадцать раз проговаривать про себя какую-нибудь хитрую фразу, обкатывая ее до тех пор, пока она не начинала звучать правильно. Часто это делалось с помощью бокала бренди или его любимого шампанского Pol Roger. «Ледяная вода не лучшее горючее для спичрайтера», – говорил он.

Когда премьер-министр прокашливался, секретарши сразу брались за карандаши и начинали стенографировать (за один присест он мог легко наговорить на целый блокнот) или бросались к одной из всегда стоявших наготове «тихих» пишущих машинок, чтобы печатать под его диктовку. Вернувшись в 1952 году на Даунинг-стрит, Черчилль перенес спальню наверх, а напротив нее, через холл, оборудовал комнату для своих личных секретарей. «Девушка!» – кричал он из кровати, и одна из них подбегала к нему, держа наготове блокнот и карандаш. «Дай мне!» – резко говорил он, когда считал диктовку очередного документа законченной, и протягивал руку, чтобы взять бумагу. Быстро просмотрев написанное или напечатанное, он снова начинал диктовать.