Корона. Официальный путеводитель по сериалу. Елизавета II и Уинстон Черчилль. Становление юной королевы

Обдумывая переживания королевы о том, что у нее будут мешки под глазами после долгого утра в аббатстве и проезда днем по центральному Лондону в ужасающе неудобной Золотой парадной карете, Битон понял, что фотосессию нужно тщательно спланировать. Стремясь как можно меньше беспокоить свою исключительно важную натурщицу, он первым делом изготовил две монументальные декорации (Битон назвал их фонами), которые позволили бы воссоздать в Букингемском дворце часть интерьера Вестминстерского аббатства, причем сделать это в отчасти реалистической, а отчасти сказочной манере.

На первой декорации были изображены балки эффектного сводчатого потолка часовни Богоматери Вестминстерского аббатства. (Снова дымка восхищения, о которой писала Елизавета?) Вторая была изготовлена на основе гравюры викторианских времен и представляла собой вид на башни аббатства со стороны реки.

Идея Битона состояла в том, чтобы, перемещая эти подсвеченные холсты, создавать разные конфигурации, не беспокоя натурщицу. Вся «сцена», обрамленная шторами с пышными узорами, была сооружена в углу Зеленой гостиной. 1 июня, за день до церемонии, Битон приехал в Зеленую гостиную, где вместе со своим другом Патриком Мэтьюзом, директором Vogue Studios, и его командой техников и электриков развернул полноценную фотостудию. Они привезли с собой штативы и стремянки, горы запасных предохранителей, пленок и лампочек, разложили по всему полу извивающиеся кабели. «С такой подготовкой, – позднее писал Битон, – здесь вполне можно было организовать съемки массовых сцен для ранних фильмов [великого американского кинорежиссера] Сесила Демилля». Для оформления декораций Битон из своего дома в Уилтшире привез цветы – розы, гладиолусы и клематисы. Приехала на съемки и его сестра, работа которой заключалась в том, чтобы «выпрямлять шлейфы», особенно шлейф самой королевы. Он был таким длинным и тяжелым, что на самой церемонии за ним следили шесть молодых фрейлин. Фрейлины были отобраны из самых знатных аристократических семей страны, в том числе Лестеров, Лондондерри и Мальборо.

Пока техники выполняли свою работу, оставшийся без дела Битон пошел бродить по лабиринту дворцовых коридоров и обнаружил, что в одном из залов идет завтрак для прибывших на коронацию премьер-министров стран Британского Содружества и их жен – меховые палантины и сумочки были оставлены на позолоченных креслах в коридоре. Заглянув в приоткрытую дверь, фотограф увидел сердитого Черчилля, «широко расставившего ноги», а рядом с ним принцессу Маргарет с ее «ганноверскими» бирюзовыми глазами. Принцесса задумчиво пускала из ноздрей сигаретный дым.

Бесстыдно разглядывая сильных мира сего, Битон почувствовал себя уличным оборванцем. «Bisto kid», – записал он в дневнике, намекая на популярный в свое время рекламный плакат с изображением беспризорника, которого притягивает аромат соуса Bisto. Больше всего его поразило приподнятое настроение молодой королевы, которая хихикала и «совершенно очевидно была воодушевлена тем, что это она, восхитительная, веселая и привлекательная, находится в центре всеобщего внимания. У нее было платье цвета топленых сливок и сумочка к нему в тон… Возбуждение, подпитываемое газетами, нарастало с каждым днем, и это, очевидно, повлияло на ее расположение духа. Казалось, она была вся охвачена ликованием; на ее щеках играл румянец триумфа». Хорошее настроение королевы было верным признаком того, что и завтрашний день пройдет хорошо.

На следующее утро фотограф проснулся в 5 часов, надел визитку, дополнил ее серым цилиндром, взял набор для набросков, сэндвичи и пакет с ячменными леденцами, чтобы поддержать силы. Фотограф был одним из 8 000 гостей, которые должны были прибыть в аббатство и занять свои места вскоре после рассвета. Битону был выделен наблюдательный пункт, расположенный высоко, под самыми стропилами, возле труб большого органа. В то июньское утро было так холодно, что он представлял себе, как поднимается на Эверест вместе с альпинистами из стран Британского Содружества (покорение высочайшей вершины мира накануне коронации обсуждалось во всех утренних газетах).

«Тут было много гравюр на дереве и всевозможных картин, – писал он, глядя на сцену глазами художника-постановщика, – картин коронации первых королей и королев… Во все времена художники имели возможность зарисовывать церемонии коронации… Однако сегодняшнее зрелище превзошло все прежние». Бывший пропагандист отречения стал сентиментальным роялистом. Дневник Битона за июнь 1953 года – это увлекательный спектакль на историческую тему, который он описывает и как завороженный зритель, и как знающий участник постановки. «Церемония, – писал он, – казалась такой же свежей и вдохновляющей, как какая-то великая пьеса или музыкальная композиция, разыгрываемая по спонтанному порыву гениального постановщика. Особый колорит происходящему придавал диковинный фон из высоких каменных сводов, напоминавший серебряный лес».

Фотографа очаровала палитра цветов: «красный, золотой и дымчато-голубой». «Сверкающий золотой ковер стал идеальным фоном для ног в туфлях, которые принадлежали пажам и распорядителям, а также для герольдов в алых, синих и золотых одеждах… Вспыхивали отраженные лучи света, попавшие на блестки на ковре и на драгоценный камень в перстне епископа… Все было здесь живым и новым: это была история, но история сегодняшнего дня и история будущего. Это было что-то пульсирующее и жизненно важное для нас, неотъемлемая часть жизни, в которую мы верим». Глядя сверху на парад знаменитых гостей, Битон обратил внимание на глухую эксцентричную принцессу Алису Баттенбергскую, «мать герцога Эдинбургского, ее пепельно-серый наряд монахини контрастировал с пышными одеяниями других гостей». Но «наиболее эффектно и впечатляюще, – записал он, – выглядела королева, шествовавшая во главе группы фрейлин, которые напоминали белоснежные лилии».

«Ее щеки – сахар и роза; ее волосы туго закручены вокруг викторианской диадемы, так что драгоценные камни оказываются прямо на ее челе. Розовые ладони смиренно лежат скрещенными на жесткой ткани пышной юбки. Она все еще простая молодая девушка, манеры которой отличают простота и смиренность… Когда она идет, ее тяжелая юбка качается взад и вперед, задавая восхитительный ритм. Эта девичья фигура обладает огромными достоинствами: она прекрасно вписывается в сцену почти византийского великолепия». Битон достиг своей цели – у него в голове сложился эталон, в котором он так нуждался. Он видел, как выглядела Елизавета в момент коронации, и теперь понимал, как она должна выглядеть на тех фотографиях, которые он позже сделает во дворце.

Когда незадолго до двух часов дня служба в аббатстве закончилась, Битон поспешил на свою лондонскую базу, а именно в дом своей матери в Челси, где застал Этти (Эстер) Битон рядом с радиоприемником: она слушала по Би-би-си репортаж о шествии коронационной процессии, которое только что началось. Выпив таблетку аспирина, он еще успел часок поспать и, отдохнувший, помчался во дворец. К тому времени, когда около половины пятого Золотая парадная карета миновала центральные ворота дворца и въехала во двор, задники, свет и техники в Зеленой гостиной были полностью готовы. «Королева оглянулась через плечо; она выглядела несколько ошеломленной и измученной», – с тревогой заметил он. Но, как оказалось, чай и сэндвичи с рыбной пастой способны творить чудеса. «Вскоре в дальнем конце картинной галереи послышались девичьи голоса: «О, привет! Вы смотрели? А когда вернулись?»

«Через зеркальные двери Зеленой гостиной я увидел королеву с ее дамами, увидел ее возбужденных детей; увидел членов семьи, засыпавших ее вопросами, слышал шутки и смех. Высокие голоса королевы и принцессы Маргарет были слышны лучше всех остальных». После этого королева и ее фрейлины направились в Тронный зал, где в тот же вечер сотрудники газеты Times должны были срочно сделать фотографии для прессы и разослать их фототелеграфом по всему миру. Тем временем, следуя графику, составленному строгим пресс-секретарем дворца коммандером Ричардом Колвиллом, Битон стал фотографировать других членов семьи. Начал он с королевы-матери («с ямочками на щеках, постоянно хихикающая, с глазами, блестящими, как все ее драгоценности») и принцессы Маргарет, в глазах которой фотограф уловил дерзкий «сексуальный огонек понимания».

«У нас нет времени! Пожалуйста, повернитесь сюда! А теперь сюда! – Битон видел, что создаваемые им композиции принимают законченные формы и оживают. – Быстрее! Быстрее!» Битон начал волноваться. Люди то и дело заглядывали в двери Зеленой гостиной – например принц Бернард Нидерландский, а затем герцог Эдинбургский. Юные принц Чарльз и принцесса Анна, казалось, обезумели – они носились как угорелые, постоянно всюду залезали и терзали пурпурный бархатный шлейф своей тети Маргарет. И только королева-мать была абсолютно спокойна. Битон буквально чувствовал, как эта «великая мать и всеобщая няня укутывала всех теплым пледом спокойствия». «Внезапно у меня появился замечательный сообщник, который помогал мне во всем. Благодаря ей я неожиданно стал получать наслаждение от своей работы». С самого начала фотосессии принц Чарльз и принцесса Анна не переставая шумели и сновали туда-сюда в величайшем возбуждении. Их нянек нигде не было видно, а без них они не могли усидеть на месте ни минуты. И тут «королева-мать взяла их на руки и опустила голову, чтобы поцеловать волосы принца Чарльза. Это дало мне возможность сделать потрясающий снимок».

Таким образом, всего несколькими нажатиями затвора Битон сделал серию неформальных, очень человечных фотографий детей короля и королевы, чего никак не планировал. Вдобавок ко всему он сумел сделать уникальный снимок трехлетней принцессы Анны, вышагивающей вдоль длинной горностаевой мантии своей бабушки, королевы-матери. «Затем вдруг появился бледный Ричард Колвилл, похожий на злого персонажа из пантомимы. Он очень сурово обходился со всеми, кто хоть как-то был связан с прессой, и обратился ко мне со словами, которые прозвучали для меня как смертный приговор: «Королева уже ждет. Немедленно начинайте!»

Настал решающий момент. «Появилась спокойная и улыбающаяся королева со своими дамами. Она полностью владела ситуацией». Битон попросил, чтобы съемки начались с фотографирования одной только королевы на фоне задника с изображением свода Вестминстерского аббатства. Он решил, что именно так нужно изображать королеву соло – во всем ее величии, с державой и скипетром. «Освещение было совсем не таким, как мне хотелось, но времени на корректировку не осталось; была дорога каждая секунда».

Он работал со старомодным фотоаппаратом с вертикальной загрузкой фотопластин, установленным на треноге, а также с зеркальной камерой Rolleiflex с двумя объективами, которую постоянно носил на ремешке на шее. Когда нужно было поменять пленку, Битон брал уже заряженный фотоаппарат одного из помощников. «Я щелкал очень быстро, – позднее писал он, – но у меня было лишь смутное представление о том, снимаю я на черно-белую или на цветную пленку и правильно ли выставляю экспозицию». Он также обеспокоился тем, что объект съемки «под мантией и короной выглядел чрезвычайно миниатюрным, нос и руки у королевы замерзли, а глаза устали». «Да, – сказала она ему в ответ на вопрос, – корона действительно весьма тяжела». В контексте всего правления это была бы цитата из учебника истории, но в данный момент значение имела только фотография.

Каким-то образом заставив королеву повернуться вперед, а затем взглянуть на него, когда он фотографировал ее чуть сверху, Битон сумел также уговорить ее на одну из редких и ослепительных широких улыбок, демонстрирующих красивейшие зубы. Улыбающаяся Лилибет в черно-белом варианте прекрасно сочеталась с торжествующим, полным чувства собственного достоинства монархом, которого он заснял в цвете несколькими минутами ранее. И никаких мешков под глазами – эти две фотографии стали шедеврами на века!

Теперь настал черед фотографироваться мужу героини. По мнению Битона, «он отнесся к этой процедуре весьма настороженно». Общаясь с герцогом Эдинбургским, фотограф определенно чувствовал себя не в своей тарелке, напуганный его саркастическими шутками и «губами, скривившимися в улыбке так, что это буквально внушало мне страх божий. Я понимал, что он меня не любит и не одобряет моих действий… Возможно, он был разочарован тем, что сегодня эту работу выполняет не его друг Барон…»

Одна из фрейлин, леди Энн Коук, которая знала о соперничестве Битона с Бароном, поняла, что Битон был раздражен тем, как герцог явно пытался взять под свой контроль или, возможно, даже саботировать процесс съемок, «постоянно указывая, кто должен сидеть здесь, а кто – там». Она восхищалась учтивостью и умением фотографа держать себя в руках. «Сесил просто остановился, – вспоминала она, – и очень вежливо и твердо спросил: „Может быть, вы их сфотографируете, сэр?” Больше с герцогом проблем не было». Пытаясь сохранить контроль над ситуацией, Битон особенно тщательно работал над серией одиночных снимков Филиппа. Позднее он с гордостью записал в дневнике, что ему удалось показать герцога в военно-морской форме «чрезвычайно привлекательным».

«А что нам теперь делать?» – спросила королева. «Вы не могли бы стать в угол?» – быстро ответил Битон, о чем сразу же пожалел. «В угол?» – переспросила Елизавета, широко открыв глаза от его тона, но не выказывая обиды.