Корона скифа (сборник)

Довольный Цусима скинул свою засаленную кацавейку и продел руку в рукав смирновского пиджака. В этот момент Смирнов нанес ему в челюсть мощный удар-крюк, повернувшись всем телом. Цусима упал в толпу, упершись в чей-то живот головой. Он был без сознания. Смирнов взял свой пиджак, брезгливо отряхнул, надел на себя и спросил:

– Есть еще желающие переодеваться?

Желающих не нашлось. Аркашка на всякий случай стал проталкиваться в толпе подальше от Смирнова.

В первую же ночь Колю вызвали на допрос. И была уже третья ночь, третий допрос. В камере удавалось только подремать стоя. Здесь Коля сидел на узком стуле, который был привинчен к полу. Глаза закрывались сами собой, но следователь кричал:

– Не спать!

Вопросы были все о Потанине. Что он говорил? Где прятал секретные бумаги? Коля отвечал, что не знает. Следователь пугал расстрелом.

В комнате, где допрашивали, было два следователя. Перед другим следователем сидел Иннокентий Иванович Гадалов. Краем уха Зимний слышал, о чем он говорит со своим следователем.

– Шестнадцать богатейших людей города должны дать нам выкуп двадцать миллионов рублей золотом. Тогда мы всех отпустим, если, конечно, за вами не числится каких-нибудь особенных преступлений. Мы это проверим. А сейчас как самый богатый посоветуйте своим арестованным друзьям постараться, чтобы нам поскорее принесли выкуп.

– Молодой человек! – отвечал следователю Гадалов, – вы что же, полагаете, что мы храним золото в бочке из-под селедки? Ввиду смутных времен золотые запасы многие купцы и промышленники давно отправили в надежные зарубежные банки. Чтобы получить их обратно, потребуется немало времени. У меня, например, на крупную сумму закуплены товары в Харбине и Париже. Но чтобы получить эти товары и продать какую-то их часть, и выплатить вам выкуп, я должен быть освобожден из этой вашей кутузки. Я могу дать вам расписку в том, что выплачу свою долю через пару месяцев после освобождения.

– Сбежать хочешь? А твоей бумажкой тогда хоть подотрись?

– Подпись честного коммерсанта не требует печатей и адвокатов.

– У коммерсантов не бывает чести! Ты капиталистическая акула! Какая может быть у акулы честь? – стукнул кулаком по столу дознаватель, – у акулы есть только хищные острые зубы. Но акула попала в стальные сети! У нас есть распоряжение свыше. Если за вашу свору срочно не выплатят названный мной выкуп, мы вас отправим в Анжеро-Судженск на шахту Михельсона, и вы там будете ломать обушком уголь до той самой поры, пока этот выкуп не ляжет на мой стол.

– Понял, – отвечал Гадалов, – но не вижу в этом здравого смысла. Мы будем работать в шахте, а вы не получите выкупа. Кстати, мне лично к работе не привыкать. Я в молодости и лес валил, и землю копал. Да и сейчас не только мозгами работаю. У меня дома столярная мастерская. Я мебель делаю не только себе, но и многим моим друзьям. Эко, работой решил напугать! Я вижу, что вы приезжий. Если бы вы были местный, вы бы знали, что сибиряков работой не испугаешь, и вообще ничем.

– Я тебя вот этим испугаю! – воскликнул следователь, – достав из ящика стола револьвер. – Ты – гидра! Ты кровосос. Мы вас всех выведем под корень. Ликвидируем. Нам надо жизнь в городе и губернии наладить. Без капиталов это невозможно. Говори, где золото?

Гадалов молчал.

– Я тебя спрашиваю?

– Я вам уже пояснял, молодой человек. Ликвидируете нас, а чего этим достигнете? Сейчас, в связи с войной, и с переменами властей, товарооборот из мощной реки превратился в ручеек. Без нас, без специалистов, этот ручеек совсем пересохнет и тогда вы самоликвидируетесь в своих застеночных кабинетах.

– Молчать! – завопил военный, – вышел из-за стола, приотворил дверь, крикнул:

– Крестинин! Отведи этого гада в подвал, пока я его не шлепнул! Скажи там, чтобы его приковали к стене цепями, которые остались от царского режима. Там уже пятерых таких приковали. Буду прочих допрашивать, кто откажется от немедленного взноса, всех посадим на цепь! Уведи его с глаз долой!

На крик в кабинет заглянул еще один человек в военной форме без погон. Но форма у него была из хорошей английской шерсти, ремни новой офицерской портупеи скрипели и блестели, словно их маслом намазали.

– Что за шум, а драки нет? – сказал этот молодой человек, почти мальчик. И Коля вдруг узнал в нем Криворученко, того самого, который был когда-то прикован цепями к стене арестантского подвала психолечебницы.

Криворученко взглянул на Колю и тоже узнал его.

– Ага? Знакомый? Ты чего здесь?

– Сепаратист он! – отвечал следователь.

– Такой молодой? Я же его знаю, он – приютский, со мной на психе был по ложному обвинению. Какой из него сепаратист? За что тебя взяли, Коля?

– Бумаги Потанину переписывал, стенографировал съезд. Григорий Николаевич обещал к экзаменам подготовить за гимназию экстерном.

– Ладно. Я все понял! – сказал Криворученко, – обернулся к подчиненному:

– Его дело ты закрой. Я его беру на поруки. Он социально близкий, обездоленный. Ему наша власть даст образование, я сам позабочусь об этом. Так что это дело закрыто, ясно?