Коронованный наемник (СИ)

- Вышло так, что прощались мы зря. Уже разворачивая коня, я услышал приближение нескольких всадников. Погоня была совсем недолгой, варги легко настигают лошадей. Я едва успел дважды выстрелить, когда моего скакуна сбили с ног, мне заломили за спину руки и куда-то поволокли. Утром я уже был в орочьем селении в горах. Меня доставили на суд вождя Одгейра, которого я уже знал по своему первому визиту в горы вместе с Иниваэлем. Этот вождь внешне больше напоминал истукана, что харадцы вырубают из камня в свойственной им… ммм… изысканной манере. Но Одгейр отличался выдержанным характером и недюжинным умом, это я приметил еще при первой встрече. Дальше пошла потеха. В шатер, где проходил суд, ворвался Локтар, орал что-то на Черном наречии и неистовствовал, словно ужаленный оводом конь. Я без труда сообразил, что он требует освободить меня. Но Одгейр спокойно выслушал сына и отослал его из шатра всего несколькими словами, после которых Локтар вдруг переменился в лице и исчез, разом растеряв свой пыл. Мне совсем не понравился этот оборот, и я уже было приготовился к худшему, когда вождь что-то прорычал, и вся его свита тоже покинула шатер, оставив нас наедине. Одгейр немедленно перешел на корявый, но вполне понятный вестрон. Он велел мне сесть, сам устроился напротив и без всяких предисловий сообщил мне, что моей жизни никто и ничто не угрожает, что он у меня в долгу за спасение его сына, а потом оглушил меня заявлением, что я останусь в селении в качестве его личного гостя. Мне вовсе не улыбалась подобная перспектива, но неожиданное дружелюбие Одгейра меня поразило, и я осторожно спросил, означает ли это, что я в плену. В ответ же вождь неопределенно оскалился и заявил, что я могу уйти хоть прямо сейчас. Но назад меня уже не примут. И тогда я впервые заподозрил, что не понимаю происходящего. Я не стал лукавить и спросил вождя напрямик, почему он считает, что мне захочется вернуться, если я решу уйти. И тогда Одгейр сказал мне, что я болен страшным недугом, но пока этого не чувствую. Что болезнь моя особая, ни люди, ни эльфы мне не помогут. Не знаю, чего в тот миг мне больше хотелось, рассмеяться или надерзить ему. Но что-то меня удержало. Сейчас я понимаю, что тогда мне стало страшно. По-настоящему страшно из-за этих простых слов, будто мне вынесли приговор, от которого меня не спасет ни побег, ни собственное мужество, ни защита короля. Я не привык к этому чувству, Леголас. Я не привык быть игрушкой обстоятельств. Тогда я впервые осознал, насколько ужасно ощущение, что от тебя совершенно ничего не зависит. Ты понимаешь меня, я знаю.

- Да, я понимаю, – принц едва ли проговорил это вслух, но тоже знал, что Сармагат понял безмолвные движения его губ.

А орк несколько безучастно постукивал когтями по столу, а потом так же размеренно продолжил:

- Собственный страх меня донельзя разозлил, что никогда не шло на пользу здравому смыслу. Я рявкнул, что сроду не слыхал об орочьих целителях, что были мастерами по части эльфийских хворей, а потому вождю не следует воображать, что он с ходу напугает меня подобным вздором. Что я хочу немедля покинуть селение, что я лихолесский эльф, воин, целитель, и хоть сказки люблю, но верить им отучен еще в те времена, когда папаша Одгейра не родился на свет. Еще заканчивая свою тираду, я уже сообразил, что за дерзость, вероятно, вскорости придется заплатить. Орки не слишком терпеливы и дипломатичны. Однако происходящее само по себе было столь странно и нелепо, что больше казалось мне сном, чем явью, а во сне многие позволяют себе то, о чем наяву и не помыслят.

Леголас, задумчиво глядевший на Сармагата, вдруг покачал головой:

- Гвадал, я всегда считал, что твое слово стоит всех трех Сильмариллов. А сейчас мне все труднее тебе верить. Я сам давно уже мало чему готов удивляться. Я могу вообразить и благодарного орка, и милосердного, и даже мудрого. Но тебя я знал всю жизнь. Я восхищался тобой. И даже мой отец признавал, что в некоторых достоинствах ты превосходишь его, а для государя это непросто, тебе ли не знать его характер. Главным же твоим мастерством, мне совершенно непостижимым, была выдержка. Когда отец бушевал, потрясая мечом и грозя кому-то войной, ты умел сохранить ясную голову и на все посмотреть холодным и трезвым взглядом. Я помню, сколько кровавых битв ты предотвратил. И этот непогрешимый стратег, услышав от поганого орка какую-то безлепицу, впал в буйство и едва не поплатился за это головой? Я болен, Гвадал, но пока не безумен.

Сармагат посмотрел Леголасу в глаза долгим взглядом, в котором тому почудилась знакомая улыбка. А потом с вкрадчивым предостережением спросил:

- Ты не забываешься, друг мой? Кого ты только что назвал «поганым орком»?

Леголас же усмехнулся в ответ, неожиданно позабавленный ситуацией:

- Брось, Гвадал. Разве прежде мы оба не могли говорить «безмозглый остроухий»? Так в чем разница?

Сармагат громко расхохотался и снова наполнил кубки. Резко оборвав смех, он хлопнул ладонью по столу, будто ставя печать под своими словами: