Коронованный наемник (СИ)

- Погоди, – негромко сказал принц, – ты поехал за ним, говоря, что едва не совершил страшную ошибку и теперь намерен ее исправить. То есть, ты передумал? Неужели ты все же решил попробовать исцелить Гвадала? Через два дня привезли тело. Но Гвадал жив, вместо его тела привезли убитого орками лориэнца, он сам мне рассказал. Я еще удивился, как ты мог не заметить, несмотря на все повреждения, что тело чужое. Ведь ты так хорошо знал Гвадала… Значит, о подлоге тебе было известно. Более того, на погребении ты сказал: «это моя вина, я не сумел тебя защитить». Так что же, – Леголас нахмурился, – он не по доброй воле вернулся к оркам? Его на твоих глазах захватили в плен, а ты не смог ему помочь? Вроде складно, но что-то во всем этом не сходится… Ты был искренне потрясен, увидев Гвадала живым, а значит, был уверен в его гибели.

Трандуил снова глубоко и хрипло вздохнул:

- Да. Не сходится. Я хотел бы, чтоб все было по-твоему, Леголас. Однако тебе нужна правда… Да, я передумал и помчался за Гвадалом. Но не затем, чтоб его исцелить…

Повисла тишина. Звонкая, гулкая, будто вибрирующая тонкими стеклянными нитями. А потом принц медленно проговорил, словно выписывая слова в воздухе незримым пером:

- Ты погнался за ним, чтобы убить его.

Еще несколько секунд молчания осыпались в пустоту, и Леголас негромко спросил:

- Почему, отец? Как, балрог подери, это вышло? Я могу одобрять или не одобрять твоего решения не исцелять Гвадала, однако это решение мне понятно. И пожалуй, если отбросить все, что ты упоминал выше… например, мои взгляды на справедливость… оно разумно. Но эта погоня… Я не понимаю, отец…

Трандуил сдвинул брови и снова закусил губу, на которой успели выступить несколько крохотных алых бисеринок крови:

- Это было одно из тех решений, которые раздирают надвое душу, Леголас. Когда-нибудь потом половинки вновь соединяются, но рубец остается навсегда…

Король стоял у пылающего камина, а в ушах все еще раздавался хлопок двери, навсегда отсекший от него его единственного друга. Друга, который был рядом так долго, что казалось, он был всегда. Который неизменно был тем, чем не был сам Трандуил, и потому вместе они составляли некий единый, лишенный брешей доспех. Друга, который сейчас стремительно уходил прочь по коридорам дворца, еще недавно бывшего его домом. И которого он только что предал, растоптал, собственной рукою вышвырнул за порог своей жизни, не оставив ему ни надежды, ни обратного пути.

Гвадал выслушал отказ молча, и ни один мускул не дрогнул на все еще одухотворенно-красивом лице, только бездна все шире разверзалась в глазах, превращая их в мертвые провалы. Трандуил говорил жестко, сухо, уверенно, а на щеке бился нерв, и пальцы мяли рукав, и он знал – Гвадал все это видит. Видит, что лучший друг, к которому он пришел за помощью, осознает свое малодушие и теперь прячется за суровым тоном и высокопарными словами о долге перед королевством.

Король сжал пальцы, унимая их предательские движения, но не мог унять гадкого трепета правой щеки.

- Прости, – глухо отрезал он, – я знаю, это низко. Но я не могу. Цена слишком высока. Будь я… кем угодно, только не правителем, я не пожалел бы жизни, чтоб спасти тебя. Клянусь.

Гвадал медленно поднялся из кресла, и Трандуил ощутил, как ему непреодолимо хочется сжаться под взглядом дымчато-синих неживых глаз.

- Я верю, – ровно и мягко проговорил Гвадал, – я знаю, ты не бросил бы меня в беде. Но ты прав. Риск слишком велик.

- Ты презираешь меня? – отрывисто спросил король, поддавшись безотчетному порыву.

- Эру с тобой, брат, – покачал головой Гвадал и медленно натянул мокрый капюшон, – это себя я презирал бы, сделайся ты жертвой моего собственного проклятия. На все воля Валар, мой король. Прощай.

Если бы друг бушевал, клеймил его трусом и подонком, то ответно вспыхнувший гнев защитил бы Трандуила. И он тоже нашел бы, что проорать в ответ. Но от этого спокойного понимания, столь свойственного Гвадалу… и несвойственного самому Трандуилу, на душе короля стало так холодно, скользко и слякотно, словно колотящий в ставни дождь лил свои зябкие струи прямиком на его собственную совесть, съежившуюся, как бесприютная промерзшая нищенка у трактирной коновязи. «Я знаю, ты не бросил бы меня в беде…» Эта фраза утешала бы, если бы Трандуил не знал: ему действительно не по себе при мысли о страшном обряде исцеления. Король был храбр. Даже его враги признавали это. Особенно враги. Но то была другая храбрость. Несгибаемая эльфийская отвага перед лицом понятных опасностей. А это стояло за гранью любой отваги. За гранью мужества и бесстрашия. Это был тот глубинный темный ужас, что гнездится в природе любого живого существа. Ужас перед поруганием самой своей сути, и он тем непереносимее, чем совершенней эта суть.