Коронованный наемник (СИ)

Леголас смотрел на отца со смешанным болезненным чувством тревоги, неуверенности и щемящей теплоты. Только сейчас он в полной мере ощутил, как скучал по нему эти безумные месяцы. Сначала озабоченный успехом своей миссии, а потом – своей мучительной болезнью, делавшей его непригодным для службы и престолонаследия, он так часто думал о Трандуиле-короле, что забывал о Трандуиле-отце. Чего говорить, государь веками подчеркивал долг принца перед королевством и троном, культивировал сдержанную строгость их отношений и неуместность всяких сантиментов. Когда-то Леголаса это обижало… А потом стало привычным и естественным. Но сейчас, в этой каменной орочьей цитадели, прежняя чопорная холодность короля истаяла, как воск, стекавший по столбикам свечей и нарушавший их гладкую стройность. И Леголас видел, что сияющая изумрудами старинная корона венчает отцовскую голову чуть неровно – а так бывало лишь в те дни, когда короля терзала головная боль, и он часто украдкой потирал лоб. И мелкие морщинки гнездились в уголках глаз, и на правой руке розовел треугольный ожог от неосторожно взятых свечных щипцов, и у самого горла на темно-зеленом камзоле не хватало пуговицы – не иначе, король рванул ворот, пытаясь глубже вдохнуть. Отец всегда стремился быть безукоризненным, донельзя раздражая Леголаса своим назойливым перфекционизмом… В его присутствии даже факелы чадили как-то стыдливо. А сейчас эти мелкие несовершенства разбивали холодный мрамор августейшего облика, обнажая живого эльфа, которого подчас Леголасу так не хватало, который не вызывал благоговения, но был до боли, до трепета любим.

А Трандуил налил себе еще вина.

- Ты выпьешь со мной? – с ровной будничной интонацией спросил он, и Леголас ощутил, что отец пытается простыми действиями и словами восстановить пошатнувшееся самообладание, словно разминает руку, вправленную после вывиха, но еще худо слушающуюся.

- Нет, отец, я не пью этого вина… оно горчит, – так же ровно отозвался он, и Трандуил обернулся, глядя на сына с опустошенным выражением солдата, только что очнувшегося от беспамятства и осознавшего, что бой закончился без него. Перевел взгляд на кубок и снова на Леголаса…

… Король и сам бы не смог объяснить, чем так потрясли его простые слова отпрыска. Казалось, самые страшные вести он уже узнал. Но в груди вскипало горькое, бессильное чувство. За тысячи лет он видел сына жестоко израненным, мертвецки пьяным, несусветно грязным и неистово взбешенным. Но это всегда был Леголас, как бы ни выглядел и как бы себя ни вел. И сейчас ужас от его обезображенного лица успел померкнуть в душе Трандуила, заслоненный привычным теплым блеском янтарных глаз, как если бы уродство черт снова было лишь запекшейся кровью пополам с копотью, что достаточно просто смыть у колодца. Но это милосердное заблуждение рассыпалось в прах от малозначимых фраз, беспощадно напоминающих, что «прежнего Леголаса уже нет». Орки тоже живые существа… Эльфийское вино горчит…

… Леголас вдруг заметил, как взгляд отца дрогнул и беспомощно заметался. Он никогда не видел своего короля таким… Никогда не знал беззащитного недоумения в отцовских глазах; бледных губ, то и дело пытающихся сжаться привычной непроницаемой линией, и оттого почему-то придающих суровому лицу еще более растерянный вид.

Глубоко внутри камертоном завибрировало какое-то тягостное ощущение, и Леголас почти испуганно осознал, что это жалость. Впервые в жизни ему было жаль своего надменного, непоколебимого отца, который так часто вызывал у него негодование, ярость, восхищение, досаду или гордость. И это открытие неожиданно сковало принца таким неистовым страхом, что кровь ледяным студнем остановилась в жилах. Да, он знал, что его дело плохо. Но только затравленное неверие в ледяной лазури отцовских глаз вдруг в полной мере объяснило ему, сколь ужасная судьба его постигла…

К Морготу… Леголас сжал кулаки, привычно вонзая когти в уже покрывшиеся рубцами ладони. Не для того он прошел столько терзаний, не для того кропотливо выстраивал себя заново из трескающихся, сыплющихся обломков, чтоб сейчас снова пасть духом.

Он встряхнул головой и твердо произнес:

- Не смотри на меня так, отец. Я жив, а все остальное несущественно. Выпей и сядь, нам нужно о многом поговорить.

«Сядь, Леголас, нам нужно поговорить», – как часто Трандуил бросал эту безапелляционную фразу едва вошедшему сыну… А сейчас, не прекословя, сам опустился в кресло, уже почти без удивления отмечая жесткий, почти приказной тон Леголаса. Прежде он не спустил бы мальчишке подобной дерзости, а сейчас слышал собственные суровые ноты в его голосе, какими сам нередко драпировал раскаяние, смятение или боль.