Коронованный наемник (СИ)

- Вздор, – отсекла Эрсилия, деловито гремя чем-то у огромного ларя, – я уже знаю вас. Вы, конечно, унесетесь проверять караулы, принимать донесения или еще куда, а через неделю мне останется лишь оплакивать ваш хладный труп, поскольку вы непременно забудете не только об обеде, но и обо всех возможных завтраках и ужинах. Командуйте, сколько вам угодно, на крепостной стене, но в кухне верховодят женщины. Так что садитесь сию минуту, рыцарь, и не спорьте со мной.

Уголки губ Сарна дрогнули: эльфийский воин почти трех тысяч лет отроду, прошедший несколько сотен смертельных битв, без возражений сдался восемнадцатилетней особе в шелковых юбках. Что ж… Все еще улыбаясь, он послушно сел, а Эрсилия уже сноровисто накрывала на стол, словно всю жизнь провела на кухне.

- Вы удивительно умелая хозяйка, миледи, – искренне проговорил он, а Эрсилия строго потрясла крышкой внушительного котла, источавшего запах мяса и трав:

- Не зная даже, где лежат вилки, и как резать каравай, как-то неприлично пытаться отдавать кому-то распоряжения.

С этими словами, она закрыла котел, подхватила с бочонка кувшин и склонилась над кружкой, стоящей перед Сарном. Держа тяжелый кувшин обеими руками, она не успела подхватить плотный палевый шелк, скользнувший по плечу за спину…

- Княжна, – негромко обронил Сарн, но Эрсилия уже поставила кувшин на стол, снова хватаясь за край покрывала. Однако эльф решительно встал, отводя шелк с лица девушки: на правой щеке отчетливо багровел вспухший кровоподтек. Эрсилия шагнула назад, вспыхивая, а Сарн сдвинул брови:

- Кто? – коротко спросил он.

Секунду помолчав, княжна мягко улыбнулась:

- Пустяки. Мне так неловко, что вы это увидели. На улице чудовищно скользко. Нынче утром я, словно малое дитя, рухнула на заднем крыльце, да аккурат щекой перила обнаружила. Право, срам, да и только.

Сарн с укором покачал головой:

- Я не раз бывал на заднем крыльце замка, миледи. Резьба на перилах даже отдаленно не напоминает ладонь. Кто-то поднял на вас руку, а вы покрываете его.

Эрсилия сжала губы:

- Я не барышня, что с визгом вскакивает на сундук при виде мыши, Сарн. Я сама умею позаботиться о себе. Вы очень добры, но поверьте, если бы мне нужна была защита – вы первый в этом замке, к кому бы я обратилась.

Сарн задумчиво посмотрел в серые глаза. Ему хотелось настоять на своем, но он знал, что Эрсилия права – она действительно умеет сама стоять на своих ногах. Уже не в первый раз эльфа охватило странное чувство, что он не знает, как относиться к этой полной противоречий девице. А та уже скрыла след пощечины и нахмурилась:

- Рыцарь, остывшее мясо отвратительно. Отвлекитесь, наконец, от моего лица, вы меня смущаете.

- Простите, миледи, – пробормотал Сарн, снова садясь за стол. К счастью, в этот момент в кухню вихрем ворвалась запыхавшаяся Марджи, своим присутствием прервав эту тягостную сцену.

Покуда Сарна все глубже затягивал водоворот забот о Тон-Гарте, Леголас по-прежнему скрывался в убежище мятежников. Но не стоит думать, что в этом мрачном углу отверженный принц предавался безделью и меланхолии.

Несколько дней, проведенных лихолесцем в штабе Йолафа, установили между ними подобие дружбы. Рыцарь по-прежнему оставался для Леголаса во многом загадочен, и лихолесец готов был поклясться, что Йолаф и по сей день немало от него скрывает. Но все же принц подспудно чувствовал к рыцарю доверие, а на свои инстинкты он всегда предпочитал полагаться, ибо, даже идя вразрез со здравым смыслом, они чаще всего оказывались правы. Помимо этого обстоятельства, каждому, даже самому сильному и независимому гордецу, нужен друг. Леголас устал от одиночества, вольного и невольного, на которое обрекла его болезнь. Йолаф же нимало не смущался отталкивающими чертами недужного принца, не робел периодических приступов ярости, а вдобавок был неглуп и весьма занятен в беседе. А потому лихолесец, тоскуя по Сарну, охотно искал общества опального рыцаря и с удовольствием коротал вечера за общим ужином и разговорами. Днем они виделись редко – ренегат часто еще затемно уезжал из штаба, встречался с дозорными из разных частей леса, разузнавал, не ли новых известий об орочьих отрядах, а так же охотился, поскольку, несмотря на положение главнокомандующего армией мятежников, наравне со всеми участвовал в добыче пропитания.

Но и сам Леголас не раз ощущал, что Йолаф приглядывается к нему, и не мог с уверенностью решить, сомневается ли рыцарь в его личной надежности или же опасается новых непредсказуемых проявлений орочьего начала.

Приступы боли не тревожили больше принца, но он знал, что последний этап его обращения еще впереди, и каждый вечер в уединении своей тесной каменной кельи надсекал кожу на предплечье, желая убедиться, что кровь его все так же красна. Он несколько раз выезжал из пещеры, убеждаясь, что солнце еще тягостнее теперь для его глаз. Но Йолаф догадывался о тревогах лихолесца, потому что на следующий день после того, как меж ними состоялся второй разговор, рыцарь принес в келью Леголаса плотно заткнутую пробкой бутылку.