Коронованный наемник (СИ)

- Стало быть, Эрвиг все же мертв, – невпопад обронил Йолаф, – я видел его в последний раз еще до исчезновения сестры. Случайно встретил на охоте. Эрвиг очень изменился, постарел… К тому же в нем появилась некая горечь, которой не было прежде. Даже тогда, когда я отирал полотном кровь с его лица, а он бранил меня сквозь изуродованные губы и требовал оставить его умирать… В ту встречу Эрвиг долго говорил со мной о всяких пустяках, а потом вдруг заявил, что хочет подарить мне несколько старинных бумаг, которые я сейчас сочту просто пыльной рухлядью под стать самому дарителю. Но придет, дескать, время, когда я, возможно, оценю его дар, хотя лучше бы это время так и не пришло. Он велел мне снова приехать на то же место назавтра. Каюсь, мне показалось, что старик повредился рассудком, живя в одиночестве, но я все же приехал. И Эрвиг передал мне два документа. Я спросил его, почему он дарит их мне. Эрвиг же усмехнулся на свой манер… Ты наверное видел эту усмешку, от нее сразу на душе тепло делалось… Словом, он сказал, что ежели то самое время все же придет, то сведения эти пригодятся более всего лишь настырному служаке, вроде меня, который не умеет не соваться в чужие дела… – Йолаф секунду помолчал, отрешенно глядя куда-то в угол, но тут же встряхнул головой, – да. Один я прочел увлеченно – не часто встретишь столь старинный документ, да еще с подписью самого основателя Бервира, но ничего ценного я тогда в нем не усмотрел. Второй же написан на синдарине, а я, увы, не знаю этого языка. Прочти, Леголас. В наш первый разговор я сказал, что попытаюсь помочь тебе. Не знаю, так ли это, но надеюсь, ты найдешь здесь что-то, что будет тебе полезно. И не забудь рассказать, я извелся весь от собственного невежества. Если я переживу эту войну – попытаюсь освоить синдарин.

Положив документы на стол, Йолаф исчез за дверью: он даже не брал с собой факел, как нетопырь уверенно кружа по темным коридорам своего укрытия.

Леголас же взял со стола первый свиток, ощущая шершавую жесткость старинного пергамента, и задумчиво развернул. Похоже, Йолаф все более проникается доверием к нему. Ведь он просто оставил эти наверняка ценнейшие документы у него в келье. А глаза уже жадно впились в первые строки, выписанные знакомым ему вычурным почерком воеводы Бервира…

« Эру, милосердный мой творец… Уже давно дозорные отбили полночь, сапоги все в грязи, и от голода сводит нутро, а я все не могу покинуть его комнату. Камень, что так долго лежал пудовым бременем на сердце, истаял, и слезы льют по щекам, и мне не стыдно, хоть бы сейчас все подданные мои глядели мне в глаза. Он так исхудал… И пальчики изранены, и личико бледно. Но это пустяки, родной. Все раны твои заживут, ты забудешь эти страшные дни и снова будешь заливисто хохотать, когда я подбрасываю тебя к потолку.

Моя Ашлин спит, даже не сняв сапог и барбетта, поверх одеял. Я не помню, когда в последний раз видел ее спящей. Спи, милый мой друг. Твоей душе нужен покой. А мне все одно не уснуть до утра. Как пережили мы все это? Как устояли? Как мало знал я прежде о горе, о боли… и о стойкости женщин. Ашлин впервые заплакала лишь сегодня, снова обняв Верна. Все эти страшные дни она держалась, словно скала, а я чувствовал, что горе вот-вот обрушит меня, разорвет изнутри, и я смогу лишь с воем биться в стену, пытаясь телесною болью заглушить душевную. Все пустяки. Войны, плен, ранения. Нет худшей муки, чем видеть, как твое собственное дитя, плоть твоя и кровь, бесценнейший из даров судьбы, обращается чудовищем. Как страдает, как изнемогает от боли, как плачет и просит помощи, а ты не знаешь, как облегчить его мук, и ни меч твой, ни власть, коими ты так кичился, не дадут ему исцеления.

Я не могу оставить Верна в эту ночь. Он спит, положив голову мне на колени, утопая в складках моего кафтана, и его светлые волосы, как прежде, мягки, и так трогательны тени ресниц на щеках… Все позади, и его седьмая весна придет в мире.

Храни тебя Эру, Маргаур, брат мой. Пусть отныне каждый, кто скажет мне, что орки – бессердечные жестокие твари, сам откусит свой поганый язык…»

Леголас оторвался от чтения и потер глаза подрагивающими пальцами, чувствуя, как быстро колотится сердце. Так вот он, первый случай Волчьего безумия в Ирин-Тауре… Это был маленький сын воеводы Бервира и княгини Ашлин, чей потемневший от времени портрет висит в парадной зале замка Тон-Гарт. Вероятно, сейчас нужно было думать о чем-то другом, более важном и имеющем отношение к его собственной беде, но Леголас сидел, недвижно глядя на огонек свечи, не в силах отогнать мысли, что должен испытывать шестилетний ребенок во время обращения… За все месяцы его пребывания здесь он не слышал ни об одном случае болезни среди детей и сейчас вдруг отчетливо понял, что не уверен, смог ли бы выдержать подобное зрелище. Неустрашимый воин, видевший так много крови и смертей на своей долгом веку, Леголас не выносил вида убитого ребенка. В отряде знали об этом, но никто и никогда не думал счесть это слабостью.