Короткая ночь (СИ)

Леся едва могла отдышаться после очередного танца. На нее вдруг обрушился нежданный успех, и она просто не знала, куда деваться от осаждавших ее кавалеров и кого из них выбрать, чтобы другие не обиделись. Она уже танцевала и с Саней Луцуком, и с Павлом Хмарой, и с Василем, и с Микиткой, и снова с Ясем… Сколько она помнит, в прежние времена одна лишь Доминика пользовалась таким вниманием.

Вспомнив про Доминику, Леся тревожно поискала ее глазами. Вон она, неподалеку; алые блики костра играют на ее лилейных щеках, скользят по светлым косам. Бегло и словно бы равнодушно поглядела она на Лесю, но та и без того уже знала, что первая длымская красавица еще долго не прости ей этого вечера, когда Леся перебила у нее ухажеров. Правда, сама Доминика тоже не оставалась одна, но длымскую королеву, до сих пор не знавшую соперниц, все равно глодала обида, что какая-то черномазая Леська, которую она всегда считала чуть ли не самой распоследней на все село, теперь вдруг посмела встать с нею вровень.

Именно по этой причине Доминика с такой готовностью поощряла ухаживания Данилы: ей не давало покоя, что какой-то хлопец предпочел сперва эту ничтожную глупую Леську, а ее, Доминику, словно бы и не заметил. Едва соперница утратила к Даниле интерес — и он тут же перестал существовать и для Доминики.

А Леська теперь, как ни в чем не бывало, гордо разгуливает, дерет кверху нос, липнет к Янке, словно к жениху сговоренному, хохочет, пляшет, трясет своими юбками, так что коленки мелькают у всех на виду, прости, Господи… Ну, доскачется еще эта бесстыдница, пообдерут ей цветные перышки!..

Ганна не танцевала — боялась мужнина гнева. Савел уже давно стоял возле нее, насупя брови, и без того сердитый, с тяжело ходившими желваками. Ганны он, впрочем, как будто и вовсе не видел, не сводя бессильно-мрачного взора с радостно возбужденной племянницы и счастливого Янки, которые о чем-то беззаботно пересмеивались с Настей и гулькали с малышом.

Есть на что Савлу гневаться: едва ли не вся Длымь перекружила нынче девчонку в танце, и одного лишь Михала не захотела она уважить. Три раза Михал к ней подходил, и три раза она выбирала кого-то другого, а этого словно и нет… Хорошо хоть, что не принимала она приглашений на танец и от нагловатых, самодовольных шляхтичей, успевших изрядно выпить: такого бы Савел уже не потерпел!

Страшно Ганнусе, боязно: вот кончится праздник, разойдутся все по домам — что-то будет?

Но вот танцы кончились; девчатам и паннам больше не нужно было выбиваться вперед, чтобы их заметили и пригласили танцевать, а потому народ хоть и не ушел с поляны, однако расступился, раздался вширь, рассыпался мелкими группами почти к самым ее краям, располагаясь почти вплотную к кустам, наползающим на поляну из леса.

Теперь все с нетерпением ждали вершины праздника — огненной пляски. Этот обычай имел древние корни, уходившие вглубь веков, и целью его было — охранить от злых духов, что боятся чистого живого огня. Это было редкое зрелище; его устраивали даже не каждый год, однако всегда неизменно затевали в те тревожные годы, когда назревала общая большая беда.

Длымчане, конечно же, не были столь наивны, чтобы всерьез верить, будто начертанные в воздухе огненные фигуры смогут оградить их от грядущего бедствия, однако древний обычай помогал людям приготовиться к тяжелым испытаниям, внутренне собраться, изгнать из сердца панику. И, главное, огненная пляска лишний раз напоминала людям, что древние, мудрые силы, веками оберегавшие предков, по-прежнему с ними, не отступились, не сдали, а ведь даже самым бесшабашным сердцам нужна хоть капля веры в их заступничество.

Далеко не всякий мог участвовать в этом ритуале: для этого требовалась определенная сноровка, умение, порой стоявшее на грани мастерства. Нужно было уметь красиво провести дугу, успеть закончить фигуру прежде, чем она погаснет, и при этом не загасить факел, не опалиться самому, ведя вкруг себя длинную огненную спираль.

Быть мастером огненной пляски считалось почетным среди молодых длымчан; это сулило внимание девушек, уважение друзей. С другой стороны, поскольку такой умелец крайне редко имел возможность показать себя на людях, а хвастать этим талантом считалось зазорным, то на деле это мастерство мало что давало самому плясуну. Впрочем, хвастунов и бахвалов среди них никогда и не было — прежде всего потому, что искусство огненной пляски требовало не столько отчаянности, сколько, напротив, спокойной решимости, ясной головы и крепких нервов, а у таких людей редко бывает охота хвастать.