Короткие интервью с подонками

Взмахи кистью в лучших снах-картинах тоже видятся как ритмы. Картина этого дня раскрывает свои ритмы в мире, где свет подвержен влиянию ветра. Этот ветер сильно и непостоянно дует по школьному кампусу, свистит у колокольни в стиле Де Кирико, с которой содрал всю тень. Это мир, где перемежаются затишья и порывы света. Где открытые пространства горят, как больные нервы, а на согнутых деревьях висит вязкая аура, что опускается и поджигает траву виллемитовым огнем, где у оснований заборов, стен скапливаются торосы света, и колышутся, и сияют. Острые грани колокольни дрожат порывами, размываясь в спектры. Расступающееся сияние, подобно ножам, рассекают высокие мальчики в блейзерах с альбомами на уровне глаз; перед ними летят их тени. Переливающиеся ветры стихают и собираются, словно сворачиваются, а потом бушуют и свистят, и стробируют, и выбивают слабо-розовый цвет сквозь витраж Зала искусств. Записки Дэя озаряются. На экраны с искусственной подсветкой два слайда одного и того же проецируют хрупкую и лапчатую тень профессора искусствоведения на подиуме, старый сухой иезуит шипит свои «с» в сбоящий микрофон, читая лекцию для мальчиков, занявших ползала. Когда он касается глаз, его тень на фоне вермееровского цветного Делфта насекомоподобна.

Иссохший священник читает лекцию о Вермеере, светопроницаемости, светимости и о свете как принадлежности/облачении контура объектов. Умер в 1675-м. Малоизвестный в свое время, видите ли, ибо очень мало писал. Но теперь мы о нем знаем, верно же, кхм. Сине-желтые оттенки преобладают по сравнению, кхм, скажем, с де Хохом. На студентах синие блейзеры. Бесподобный свет – намек на славу Божью. Кхм, хотя другой сказал бы – богохульство. Видите ли. Вы же видите. Слывущий унылостью лектор. Подразумевается, что наблюдающему пейзаж даровано бессмертие. Вы, кхм, видите. «Прекрасный ужасающий покой Делфта», как в той исторической цитате. Позади светящегося ряда Дэя зал темен. Мальчикам позволена некоторая личная свобода в выборе галстуков. Ирреальная ровность фокуса, преображающая картину в то, чем мечтает стать стекло в своих самых сладких грезах. «Окна в интерьеры, где все конфликты решены», как в той исторической цитате. Освещено и предельно четко, видите ли, и кхм. Лекция по вт и чт после обеда и выдачи почты. Решенный конфликт, органический и божественный. Плоть и дух. Дэй слышит, как рвется конверт. Зритель видит, как видит Бог, кхм. Освещение сквозь время, видите ли. Вне времени. Кто-то лопает жвачкой. Где-то в заднем ряду наверху смех шепотом. Зал тусклый. Парень слева от Дэя стонет и дергается в глубоком сне. Учитель действительно целиком и полностью сух, не от мира сего, неживой. Парень рядом с Дэем глубоко заинтересован областью запястья, окружающей наручные часы.

Профессор искусствоведения – шестидесятилетний девственник в черно-белом, он монотонно читает о том, как взмахи кистью одного голландца убили смерть и время в Делфте. Аккуратно постриженные головы повернуты под острым углом, чтобы разглядеть угол щелкающих стрелок часов. Слывущие бесконечными лекции иезуита. Часы на задней стене, между окнами с театральными кулисами, что хлопают о стекло с каждым порывом.

Тощий прыщавый Дэй видит, как из-за дующего под углом яркого ветерка у экрана влажное лицо на подсвеченной тени священника сияет. Над распечатанной лекцией старика светятся большие желейные слезы. Дэй следит, как одна капля на щеке учителя переползает в другую. Профессор все читает о четырехцветном оттенке отражения солнца в реке Делфта, Голландия. Две капли сливаются, набирают скорость у челюсти, стремятся к тексту.

Четыре окна

А теперь, в третьей istoria озаренной звездами картины священник по-настоящему стар. В прошлой жизни учитель. Он на коленях в ломком, хрустком поле на границе промпарка. Его ладони сложены в старомодном благочестии: поза заступника. Дэй, который ошибся уже дважды, стоит вне трехсторонней фигуры, образованной другими фигурами поля. В сухих сорняках кричат цикады. Сорняки мертвенно-желтые, в длине и углах их теней нет смысла; у августовского солнца своя логика.

– Человек заслуживает… – Голова Ндьявара ослепительно сверкает на солнце, он читает по заранее подготовленной записке. Янь укрывает сигарету от ветра.

–…домашний арест как естественное следствие поведения, которое девиантно к другим, – читает Ндьявар.

Маленькая белая планета на стебле, что видит Дэй, – готовый просеяться одуванчик.

Янь сидит, скрестив ноги, под углом к коленопреклоненной тени, курит. На его футболке написано: «Спроси меня про моих невидимых врагов». Причесывается ладонью.

– Это вопрос места, сэр, – говорит он. – На улице, как здесь, это уже общественный вопрос. Я же прав, доктор Ндьявар.

– Сообщи ему, что общество других – не вакуум.

– Вы же здесь не в вакууме, сэр, – говорит Янь.

– Права существуют в состоянии напряжения. Права всегда обострены, – бегло читает Ндьявар.

Янь вдавливает окурок в землю: