Короткие слова – великие лекарства

«У моего сына каменные глаза. Ты уже видела Венеру Арлезианскую? Она отводит взгляд в сторону и не хочет ничего видеть». Меня сравнивают со статуей женщины! Давид у Микеланджело тоже не смотрит прямо перед собой. Он больше подошел бы для сравнения, хотя я признаю, что мускулатура у него развита сильнее, чем у меня. При этом моя мать знала, как он выглядит. Почему она выбрала статую женщины?

К счастью, меня спасла кристаллизация. Реклама оказалась неэффективной. Мои слезы не интересовали Мелани – и скульптура тоже. Мелани предпочитала мою улыбку, мою деликатность, мою склонность сопровождать ее повсюду. И мое желание редко противоречить ей, а редкость противоречий – главное, что делает отношения прочными.

В тот день, освободившись от криков и тесной толпы, я был рад ее объятиям, пусть даже причиной этого сближения и была ложь. Маленькая ложь, которая не заставляла страдать другого. Я обожал дымовые шашки и их изобретателя!

– Тебе лучше? – спросила она у меня.

– Я думал, что мы никогда не перестанем бежать. Мне очень нужно снова начать заниматься спортом.

– Тогда я дам тебе несколько советов. Тебе нужна серьезная программа тренировок: ты начинаешь с очень низких показателей.

– Рассчитываю на тебя.

– Я пришлю ее тебе по имейлу. А сейчас я вернусь к родителям. Мне нужны покой и безопасность. Скоро я тебе позвоню.

Мелани обняла меня, как обнимают детей, и ушла. Когда смотрел ей вслед, она обернулась ко мне и сказала:

– Сними капюшон, а то полицейские тебя заберут.

Мы выходили из ада, а она говорила со мной так, словно мы возвращались из супермаркета. Ее идея обучить меня спорту сама по себе не была смешной, просто была неуместна в этих обстоятельствах. У меня не было никакого желания заниматься спортом. Моя второстепенная фраза в устах Мелани стала первостепенной. Это явный признак того, что мы уже не вместе: один уже не понимает оттенки высказываний другого. Уже не различает тонкостей значения. Понимает каждое слово, каждое выражение в буквальном смысле. Конец любви двоих – это и конец их общего языка.

Я почти автоматически улыбнулся в ответ на ее совет. И не снял капюшон. Разве в правовой стране у людей нет полной свободы решать, как им одеваться?

Я хотел дышать более чистым воздухом.

Я не умер, как Гаврош. И был немного горд этим. Литература рассказывает трагические истории потому, что жизнь часто бывает трагической. Писатели создают ее, отталкиваясь от реальных несчастий. Гюго не сражался на баррикадах: он не мог сражаться, он писал. Трудно смешивать разные жанры. Тот, кто сражается, и тот, кто пишет, редко встречаются друг с другом. Гений – это способность заставить читателей поверить, что ты сражаешься на двух фронтах, когда на самом деле ты сидишь в своем кабинете у камина, в котором потрескивает огонь. За стенами грохочет бой, и ты проверяешь, хорошо ли закрыто окно: шум не должен тебя беспокоить. Итак, литература – это жизнь, какой ее видят из дома через окно. Поэтому она может нам помочь – оттого, что она почти жизнь. Нужно просто приспособить текст к обстоятельствам. Это «просто» и есть суть моей профессии. Выбрать из миллионов существующих произведений и предложить несчастному человеку стихотворение или роман, который говорил бы ему что-то. Кстати, к тексту не зря применяют слово «говорить». Текст, который говорит с читателем, создает между ним и собой настоящую близость. Он проникает в нас не через глаза, а через уши.

Идя к метро, я вынул из кармана книжку стихов Эмили Дикинсон «Место под названием вечность». Эта девушка-затворница покорила мир так, как не покорял никто – из своего окна. Стихи у нее короткие, как надрезы скальпелем по коже. Глубокие надрезы на бытии – до самой его сути. Я всегда выходил из дома с книгой в кармане. Парижские проспекты так велики, что я могу читать, никого не толкая. А также ни на кого не глядеть, что позволяет мне не видеть притворно спешащих людей – главную особенность большого города. Нужно спешить, чтобы что-то значить. Если ты торопишься, значит, тебя кто-то ждет. Если не спешишь, тебя никто не ждет, а значит, ты никому не интересен. Поэтому все делают вид, что бегут, расталкивают других, лихорадочно звонят по телефону. Дикинсон ничего не делала: она не жила в Париже.

«У меня не было времени ненавидеть, потому что могила бы сковывала меня, а жизнь не так длинна, чтобы прекратить вражду.

У меня не было времени и для того, чтобы любить, но поскольку нужно какое-то занятие, я подумала, что маленький любовный труд будет достаточным для моего счастья».