Коротко и жутко. Военкор Стешин

Деревня Ахмадия последний год стала воротами Сирии, благо расположена прямо на границе аэропорта. Из этой деревни обстреливали и конного, и пешего, и самолет, и неосторожную проезжую машину. Трассу аэропорт – Дамаск боевики несколько раз перерезали полностью. В феврале-марте нас на этой дороге обстреливали два раза. Именно нас, потому что других машин мы не видели на протяжении 10 километров. Потом оружие в руки взяли христиане, надавила армия… В итоге боевиков из «Аль-Нусры»[5]выжали, как зубную пасту из тюбика, лопнувшего сразу в нескольких местах. И бандиты стали выдавливаться вдоль фронта. Теперь в Ахмадии тихо. В длинной стене обгоревших и расстрелянных из всего домов вдруг встречается яркое пятно. Парикмахерская. Ярко освещенная, украшенная цветами. Мастер греет воду в огромном кувшине, на костерке. Клиентов пока нет, но уже есть надежды.

В районе Деер Сальмаи отбился от группы и экскурсовода, зашел в мечеть. Минарет традиционно расстрелян, в стенах несколько дыр от снарядов. На стене домика для омовения грелся пустынный варан, освоивший для передвижения горизонтальные бетонные поверхности. Храмов разоренных видел достаточно, а мечеть, пожалуй, в первый раз. Подобрал на полу маленький Коран в потертом замшевом переплете. Репринтное издание. Одна сторона обложки была загажена птицами, которые заселили брошенное здание. Несколько минут во мне боролись противоречивые чувства. С одной стороны, неверный не должен трогать эту книгу вообще. С другой стороны, забирая Коран, я исполнял предписанное в нескольких сурах и более поздних толкованиях, которые строго регламентировали обращение – не держать ниже пояса, не класть на землю или что-то сверху и т. д. И уж точно не давать птицам гадить на священную книгу! Обтер, как смог, обложку, в гостинице все почистил тщательно. И как во всякой намоленной вещи, в символе чужой веры было что-то. Грело ладонь.

Продолжение будет.

Восточная пустота

Полупустынные пейзажи Ближнего Востока скучны до омерзения. Смотришь на серожелтые горы и думаешь только об одном: «Не приведи, Господь, оказаться на этом склоне в полдень и без воды». И Господь пока не приводит…

Смотреть не на что. Иногда, правда, прилипнет к горизонту одинокий домик и долго стоит перед глазами, медленно смещаясь назад. По форме куб, с плоской крышей. Стены – цвета всего окружающего. Оградка из оцинкованной сетки. Кривая финиковая пальма – на свисающие грозди ягод уже натянули мешок, чтобы не рассыпались. Десяток олив – им еще расти полвека, чтобы появились первые плоды, и непонятно, кто их будет вкушать. Нет ни будки для собаки, ни загона для козы, ни качелей. Иногда сушится белье. На ветру оно даже не полощется, а мелко дрожит в жарком мареве, струится. И представляешь почему-то, как ты живешь в этом домике с толстой, глупой и некрасивой ханум, которая почти не говорит. Кажется, она стала такой уже на следующее утро после свадьбы… И ты не знаешь, о чем с ней говорить, ведь вокруг тебя ничего не происходит веками. Пальцы у нее липкие от щербета, а бок жаркий, как печной кирпич. Не хочется до нее дотрагиваться, она пристройка к этому дому, безмолвный хозблок. На самом деле ты тут совсем один. В доме нет книг и почти нет вещей, только пыльные ковры, ведра, тазы и кувшины. Чугунный казан, который моется бараньей похлебкой. Резной низенький столик, его дерево так пропиталось жиром и сажей, что стало эбеновым, драгоценным. На стене в рамке из слоящегося цыганского золота – сура из Корана и выгоревшая до мышиной серости миссионерская литография-икона: Дева Мария не видит тебя, она смотрит в небо. И Аллаху, милостливому и милосердному, нет до тебя дела – он никогда не говорил с тобой и никогда тебе не являлся.

Ночью ты уходишь на теплую крышу и вместо телевизора смотришь на божественные звезды. Дни ползут, как скользкая и влажная змея по каменной крошке, годы сыпятся, как песок сквозь пальцы. Ты просто ждешь, когда можно будет уйти наверх. Вот и все.

Орден военкорского общежития

Так получилось, что в Дамаске мы поселились в огромной и нелепой вилле, заброшенной с начала войны. Здесь все покрыто желтой древней пылью, ее надувают осенние ветры с окрестных гор. Горы старые – устали жить. Печать тлена можно принять за «винтаж», но в нашей обители есть много чего по нынешним меркам.

Есть привозная вода, которую перекачивают в бак из цистерны. Вода чистая и вкусная, амебы в ней не водятся, установили опытным путем. В вилле всегда есть электричество. Четыре раза в день происходит такая манифестация. Вдруг гаснет весь свет, минутная пауза, щелчки реле – и во дворе запускается дизель. Сладкий и терпкий дым танковых сражений начинает затягивать в форточки. И не вспоминается от этого дыма ни Курская дуга, ни Висло-Одерская, ни прорыв к озеру Балатон. Вилла вся прокалена октябрьским солнышком, воздух сухой, как в духовке, которую забыли выключить после зажарки бараньей ноги. Эль-Саллюм, бросок на Тобрук. Англосаксы драпают в Каир, бросая на позициях надувные ванны. Лидируют итальянцы.