Короткое письмо к долгому прощанию

Она быстро повесила трубку, а я остался сидеть у телефона. На ночном столике стояли маленькие электрические часы. Тусклый свет разливался от циферблата по всей темной комнате. Каждую минуту, когда перескакивала цифра, часы тихо пощелкивали. Когда мы увиделись в первый раз, Клэр было около тридцати. Это высокая женщина с пухлыми губами, которые при улыбке не приоткрывались, а только делались тоньше. У нее округлое лицо, гладить ее было как-то неловко. Вообще невозможно было представить любовные ласки с ней. О себе она никогда не говорила, да и мне не приходило в голову, что о ней можно что-то сказать. Ее присутствие всегда было настолько физически ощутимым, что еще и говорить о ней казалось излишним. Вот мы и говорили обо мне или о погоде – это был единственный способ нежности, нам доступный. Вести себя иначе мы уже не могли, это нас утомляло. В день отъезда я зашел к ней, она крикнула мне из комнаты, что дверь не заперта; эта незапертая дверь и поза, в которой она стояла, прислонясь к другой двери, когда я вошел, мгновенно, как во сне, сложились для меня в сигнал – подойти к ней и стиснуть. Вспомнив, как все случилось, я встал, потом снова сел и до боли зажмурил глаза. И это бесконечное бормотание, когда она раздевалась. Отвернувшись, мы что-то говорили не своим голосом, потом долго молча рассматривали друг друга жадными и все же пустыми взглядами. Мы начали ласкать друг друга. Казалось, ласкам не будет конца, мы даже закашлялись от возбуждения и разомкнули объятия. И все повторилось: мы снова жадно и застенчиво разглядывали друг друга с ног до головы, потом стыдливо отводили глаза, отворачивались, один из нас опять принимался бормотать севшим от волнения голосом, пока другой не прерывал его лепет новыми преувеличенно пылкими ласками. А дверь, к которой она прислонилась, оказалась всего-навсего дверцей огромного американского холодильника. Ну а потом, во время очередного порыва этих деланых нежностей, мы вдруг слились. Я чувствовал, что надо произнести ее имя, – и не мог. Она преподает немецкий в колледже. Отец ее после войны обосновался в Гейдельберге, но к себе не зовет, только шлет письма, советуя как следует учить немецкий. Она была замужем. Ребенок у нее не от меня.

Глубокая ночь. Номер мой высоко, на последнем этаже, и свет с улицы не доходит до моих окон. Вокруг темные здания учреждений, уборщицы оттуда уже ушли. Только однажды в проеме между домами мелькнул яркий луч – низко пролетел самолет, мигая сигнальными огнями. Я обзвонил несколько филадельфийских отелей, достаточно дорогих, чтобы удовлетворить запросам Юдит: «Шератон», «Уорвик», «Адельфия», «Нормандия». Тут меня осенило, что она могла остановиться и здесь, в моем отеле; я позвонил портье. Да, жила, но уже два дня как уехала. Ничего не оставила и ничего не забыла; счет оплачен наличными.

Я рассвирепел, потом ярость внезапно прошла, и меня объял такой ужас, что, казалось, все предметы в комнате превратились в летучих мышей и трепещут крыльями. Потом и ужас прошел, мне стало просто тошно оттого, что я все тот же и не знаю, как мне быть. Я попросил принести из ресторана тостов и к ним красного французского вина, зажег сразу все лампы в комнате – разве что на рекламном проспекте можно увидеть гостиничный номер в таком освещении. И в ванной все лампы включил. Когда появился официант с тележкой, на которой тосты нелепо соседствовали с бутылкой красного вина, я вдобавок включил еще и цветной телевизор. Я ел, пил вино и поглядывал на экран, когда оттуда доносился женский вскрик или, наоборот, слишком долго не доносилось ни звука. В одну из таких пауз, когда стало слышно потрескивание телевизора, я поднял глаза и увидел на заднем плане кадра пустынный ряд старых немецких бюргерских домов, а на переднем, совсем близко, появилась голова чудовища и проплыла мимо. Иногда фильм прерывался, и мужчина в поварском колпаке рекламировал готовый обед из пяти блюд: достаточно опустить целлофановый пакет в кипящую воду и через несколько минут вынуть. Для наглядности мужчина все это проделывал, взрезал пакет ножницами, и снятые крупным планом дымящиеся порции плюхались в бумажные тарелки. После этого я уже только пил вино. Посмотрел по другой программе мультфильм про кошку, которая так сильно раздула жевательную резинку, что та лопнула, и кошка в ней задохнулась. В первый раз на моей памяти кто-то погибал в мультфильме.