Корпорация цветов

Как-то раз у нас с Алексеем зашел разговор об его творчестве. Я спросил, почему он забросил свои рассказы и не собирается ли писать что-то новое. Саркович посмотрел на меня с удивлением, будто бы не понимая, о чем я говорю, потом как-то странно рассмеялся и сказал, что не думал об этом. Я заметил, что он довольно разносторонний писатель, что его детские рассказы заслуживают всяческого внимания. В частности я указал на небольшие оплошности в "Детстве Леры" и со смехом напомнил, что глава, посвященная компьютерам, немного не подходит по времени повествования, если, конечно, повесть не является сюрреалистической. Алексей почему-то вспыхнул до корней волос и сказал, что сюрреализм по его мнению это совершенно недостойный жанр и он никогда бы не стал в нём работать. Я удивился и спросил, почему же тогда в его повести встречаются такие странные временные нестыковки. Саркович посмотрел на меня с удивлением, и, казалось, не понял вопроса. Тогда я не поленился и принёс книгу, в которой указал на заинтересовавшие меня моменты. Алексей пожал плечами и сказал, что по его мнению никаких странностей в повести нет. Я удивился.

— Погоди, но всё-таки, в какое время происходит действие?

— Гм, — задумался Саркович, — Это конец девятнадцатого века.

— Тогда откуда там компьютеры? А поезда, описанные тобой? Они появились только в шестидесятых годах. Более того, ты описываешь операционную систему, созданную в девяностых.

— Я, гм…

— Вот поэтому я и говорю, что здесь явные нестыковки. А так это замечательная вещь.

Я закрыл книгу и улыбнулся. Мне никогда не удавалось относиться к Сарковичу как к равному, более того, зачастую я воспринимал его как своего второго ребёнка. Между нами было всего восемь лет разницы, но почему-то это представлялось мне колоссальной пропастью. Алексей принадлежал к последнему поколению, рождённому в Союзе, которое я никогда не мог понять. Он соображал гораздо быстрее меня и порой поражал своими познаниями, но в то же время иногда я удивлялся пробелам в его образовании. Я смотрел на Сарковича и начинал опасаться тому, что будет с моей дочерью, которую угораздило родиться слишком поздно. Сможет ли она стать достойным человеком? Или Настя как и большинство её сверстников обречена на бесцельное существование, когда разносторонние знания подменяются только бытовыми навыками и умениями?

— Я не понимаю, — осторожно сказал мне Алексей, опустив голову на руки.

Дальнейший разговор показал, что Саркович действительно не понимал, что меня смутило в его повести. Более того, он не понимал, что поезд, выпущенный в шестидесятых, не мог существовать в начале века, не понимал, почему электрическая плита не может работать в доме без электричества. Поначалу я думал, что Алексей дурачится, потом решил, что имеет место быть какая-то психическая болезнь. Не скрою, я даже начал опасаться, как бы Саркович не наговорил чего-то не того моей дочери. Я ничем не могу объяснить этот факт, но многим родителям почему-то всегда кажется, что любая болезнь, даже перелом или вывих, может передаваться от человека к человеку. Не знаю, с чем это связано, скорее всего тут имеет место быть бесконечный страх за своего ребёнка.

Но Алексей, как мне показалось, был совершенно нормален. Когда я говорил с ним, у меня стало складываться ощущение, что сумасшедшим являюсь я. Только много позже я пришел к выводу, что мы оба вполне нормальные люди. Просто у нас разное прошлое.