Коррант

Душ в усадьбе маленький: два рожка у одной стены, скамейка для мытья в шайках напротив и настенный кран для шаек в торцовой стене. На двадцать человек, конечно, тесновато, но большинство предпочитало баню, так что толкотни в душе никогда не было. Правда, и определённого времени для мужчин и женщин тоже, и Гаор ещё в начале своей жизни «в капитановой усадьбе» влетел как-то в душевую, не поглядев, чьё белье на скамеечке у входа. А там как раз мылись Белёна с Милушей. И его тут же в четыре руки под двухголосый дружный визг выкинули обратно.

— Девки, — взмолился он под дверью, — пустите, вы ж в шайках, а я под душ встану, честное слово, смотреть не буду.

— Вот и дурак, — сказала ему прибежавшая на визг Большуха, — прикройся и подожди, коли ума нет.

В чем он дурак: в том, что полез не глядя, или что обещал не смотреть, — Большуха уточнять не стала, но потом его долго этим дразнили и подначивали.

Но сегодня скамейка пуста, и Гаор, спокойно положив на нее чистое бельё и чуньки, разделся, сбросил рубашку в «грязное», а бельё «на прожарку», штаны оставил на скамейке и, щёлкнув выключателем, вошёл в душевую. Конечно, баня хороша, но и горячий душ с дороги тоже оченно хорош. Да ещё посидеть в шайке поплескаться, и снова под душ. А если б ещё кто пришёл спину потереть, то лучше б и не было. Но все ещё в работе, это его уже отпустили на отдых. И он, не спеша, со вкусом вымылся, растёр себя мочалкой везде, где смог дотянуться, дважды, до скрипучих волос, вымыл голову, а то и впрямь, если вдруг что подцепил.

Мылся он долго и вышел чистым до хруста и умиротворённым, будто с грязью и засохшим на теле потом смыл и усталость. Так же не спеша и тщательно вытерся, оделся в чистое и пошёл к себе. В повалуше развесил полотенце и мочалку на приспособленной им для этого в углу жёрдочке, расчесал ещё влажные волосы, усы и бороду, проверив пальцами, не пора ли усы ровнять, достал и надел чистую рубашку. На лежавшие на тумбочке газеты он старался не смотреть. Было уже с ним, взял и зачитался. Его на ужин пришли звать, а он посланца так обложил, что самому потом неловко было. Нет, газеты на вечер, когда все по повалушам разойдутся, тогда ляжет и почитает. А пока…

В повалушу всунулась Малуша.

— Рыжий, а учиться будем? Меня матка отпустила уже.

— Давай, — кивнул Гаор, — заходи и показывай, что получилось.

Малуша вошла и гордо вывалила прямо на его постель свое рукоделье: браслетик, колечко и шпильку с цветочком. Гаор придирчиво осмотрел и кивнул: всё чисто, концы убраны, витки и лепестки ровные.

— Хорошо. Всё правильно.

Малуша просияла счастливой широченной улыбкой.

— Рыжий, а теперь что будем плести?

— Придумаем, — рассмеялся он.

В посёлках женщины тоже, в основном, прятали волосы под платки, но не узлом на макушке по-ургорски, а заплетая в косы и укладывая вокруг головы, и плели не от макушки, а от затылка, а девчонки и девки, кто помоложе, оставляли косу свободно спускаться на спину, а спереди на голову надевают широкую ленту. А если вместо ленты ободок, то… то интересно должно получиться.

Малуша забрала своё рукоделие и убежала хвастать, что Рыжий её похвалил. А Трёпка не пришла, значит, не сделала, придётся за ухо подёргать, чтоб знала: на раз сказано, а на два по шее.

Гаор выдвинул из-под нар второй сундучок, поменьше, с задельем, открыл и стал просматривать: чего и сколько у него есть, и что он сегодня под курево и трёп будет делать. А если… а посмотрим, и он отложил почти законченный мечик. А не приглянется мужикам, ну, так он себе его оставит, будет в бардачке возить. На теле все-таки опасно, прощупают при обыске, мало не покажется.

В дверь заглянул Тумак.

— С приездом, Рыжий, чего лопать не идешь?

— Как не иду? — засмеялся Гаор, вставая. — Аж бегом бегу.

На кухне весёлая толкотня у рукомойника и шум голосов.

— Как съездил, Рыжий?

— В порядке. Как вы тут?

— Живём, хлеб жуём.

— Спасибо матерям-владычицам…

— …и нашим кормилицам.

— Старшая Мать, а Рыжему с дороги да устатку и стакашу бы можно.

— Ну, и нам заодно.

— Я вот вицы всем вам сейчас отмерю!

— Старшая Мать, так холодно.

— Ага, замёрзли мы.

— Ну, по стопарику бы хоть.

— Работать надо, лемзяи, тады и не замёрзнете.

Что до новогодья ни стакаши, ни стопарика у Старшей Матери не выпросишь и не вымолишь, все знали, но отчего ж не попробовать. А вдруг отломится, это раз, и для общего смеха, это два. И Гаор с удовольствием участвовал в этих регулярно возникавших молениях, причём Старшая Мать, хоть и ругалась на них, и пьянчугами называла, но и смеялась вместе с ними. И даже Джадд, всегда сидевший молчком, иногда присоединялся к мужикам и улыбался.

После ужина, как всегда, учёба, курево, трёп и рукоделье. Гаор проверил чтение, письмо и счёт у Лутошки и Малуши, определил, что им сейчас писать и решать, отодрал при общей поддержке Трёпку за ухо за несделанные плетёнки и велел сейчас делать.

— У меня не получается, — хныкала Трёпка.