Корреспонденции из Сибири

Сретенск становится все люднее и люднее, теряет характер деревни и становится городом (его так и зовут Сретенск, вместо с. Сретенское). Сюда приходят казаки из соседних деревень работать на гавани, чернорабочий за 12 руб. в месяц, а пильщики и плотники дороже; отсюда нанимаются люди на сплав на Амур, все по большей части из вновь переселенных казаков (плохо дается им хозяйство). Вообще здесь скоро разовьется класс таких пролетариев — род бурлаков и разовьется торговля (торговля вином сильно уж развивается)[33], хлебопашество же отойдет на задний план — да, все залоги города… и города оживленного. Особенно когда весной на рейде качается несколько пароходов, несколько десятков барж и паром, собираются пассажиры, чтобы дожидаться отхода парохода, другие же отправляются в Читу, когда в гостинице не хватает нумеров, когда на берегу кипит нагрузка и разгрузка судов — картина оживленная.

Шилка за Сретенском красивая, но неудобная для плавания река, красивая, потому что несется между высоких гор, которые заросли елью, сосной да березой, бьет в вертикально торчащие утесы, бурлит и размывает их, вьется и пробивает себе дорогу в горах: неудобная именно потому, что бьется в вертикально торчащие утесы и т. д., что в ней много камней и кос, залитых в большую воду, но опасных в малую и среднюю, что есть классические утесы и камни, прославленные множеством разбитых на них барж и опрокинутых паромов.

Хотелось бы сказать что-нибудь о деревнях по берегам, но, плывя на барже, причаливаешь там, где вечер застигает, да где берег удобнее, а потому деревни видны только издалека, и трудно составить себе о них какое-нибудь определенное понятие. Знаю только то, что живут здесь казаки (12-го батальона), до Горбицы живут людно; земли там хороши, и места есть богатые для пашен и покосов; за Горбицей начинается пустошь страшная — семь станков пустых совершенно, один дом станционный и больше ничего; теперь еще прибавилось по одному дому, но станки так и зовутся «пустыми» и называются только по нумерам (первый, второй и т. д.). Да с чего тут и селиться, когда везде леса, да горы, и страшная дичь кругом?

За семью пустыми станками Усть-Стрелка и Амур. Но об Амуре до следующего письма.

Современая летопись. 1863. № 42. С. 10–12.

[VI]

Амур ниже Благовещенска, 27 июля 1863 года.

13 июля я подъезжал к началу Амура. Горы, провожающие Шилку, становятся меньше и меньше. Справа подходит к ним под углом другая цепь гор, это те, которые провожают Аргунь; впереди местность открытее, ровнее; горы словно стушевываются и уходят вдаль; видно, что там дальше они снова подходят, но уже не такие высокие, не такие крупные, не спирают реки в узкий проход между утесами, и по каменьям трава гуще, выше, больше рослого лозняка по берегам, больше сорных трав, высоких, сочных, густых.

Вот станица Покровская, первая на Амуре, большая, и видно, что заселяется; кучка казаков (более десяти) сидит у складочного магазина и покуривает; а уж давно бы можно начать косить, или если и не косить, так хоть что-нибудь около двора «робить» но, видно, забайкальский казак и сюда перенес родимую лень. Некоторые из сплавщиков ходили покупать молока и т. п. Едва нашли одну или две кринки, т. е. не то чтоб его не было, а «нет, батюшка, нет», т. е. «проваливай-ка своею дорогой!» Торговая неразвитость? Пожалуй; но она происходит вследствие того, что прежде сплавщики на Амуре слишком уже пускали в ход свою, как они называли, одиннадцатую заповедь: «не зевай»; ну, да и замечательный народ были прежние сплавщики: немудрено, что хозяйки стараются не подпускать к себе и теперешних.

Немнго повыше станицы (осторожный народ) причалено маньчжурское судно — привезли буды (проса), дабы (грубой бумажной материи), ханшины (род водки) и раскинули свои палатки. Тут же для мены выехали с нашей стороны орочоны на оленях. Казаки успели отведать привозных товаров, подкрепив ханшину спиртом, благо привез какой-то купец бочку спирта и продает по 15 руб. ведро[34].

Вот пониже, в Свербеевой, то же недоверие, но немного слабее. Поговоришь — ничего, хозяйка не грызется, даже чайку предложила вместе испить (конечно, кирпичного, не с сахаром, а с солью; чашки употребляют китайские, большею частию деревянные, изредка фарфоровые). После чашки чаю хозяйка предложила купить огурцов. Огурцы? да не говоря, конечно, об Чите, а и в Сретенске мы их не видали еще. — Да давно ли они у вас? — Давно, здесь по Амуру давно, батюшка (огурцы по копейке, не торгуясь). Сплавщики радуются, наконец-то в Россею вернулись: огурцы есть в свое время. (Позже, когда нашли на берегу орешник, хоть и с совершенно сырыми орехами, так еще больше обрадовались: «вот она, Россея-то где началась».)