Корреспонденции из Сибири

Албазин, сотенный штаб 1-й сотни 1-го полка, большая станица. «Вот уж третий ряд дворов почали строить», виднеется деревянная церковь. Давно построена? А вот, как пришли. Говорят, церкви по Амуру строили тогда, когда новому переселенцу каждая минута была дорога, когда и дом был не обстроен, и нови не довольно поднято. Не успели причалить, как сплавщики (я плыл на лодке) нанесли кучу шанег — ватрушек с начинкою из гречневой каши, вареной на молоке с маслом, — и молока, и свежего хлеба, которыми мы лакомились после сухарей и сушеного мяса, ели и только похваливали. «А богатая станица, хорошо живут, дешево вот шаньга, в четверть…» — Нет, больше. — И то, больше, — и каши много, а 2 копейки стоит, и то бы дешевле отдали, да я уж не торговался, — дешево очень. — «Гречи, говорят, много родилось». Албазинские казаки переселились сюда из Горбицы и хвалят свое новое поселение. «Теперь что, теперь добротно, как обстроились, да пашни распахали: покосов и на нашей, и на ихней (китайской) стороне, дивно, всего не выкосишь». — А пашни где? — «Да здесь ничего, добротно, пашни верстах в пяти, не дальше, а есть и ближе, под самою деревней». Действительно, место ровное, земля не истощенная, богатая и плодородная и дает замечательные урожаи. Но зато есть станицы, построенные совершенно в лесу; сосновый бор стоит вплотную за огородами, им же оканчивается улица; пашни от станицы верстах в двенадцати, и казаки жалуются на это. Сами-де не выбрали бы такого бедового местечка.

Станицы понемногу обстраиваются. Вот, например, Амазар, на карте показано 2 двора, а теперь их около десяти, и так во многих местах. Являются и совсем новые станицы; станки, бывшие прежде по 50, 60 верст, теперь делятся на два, на три, у новых станков группируются иногда большие станицы. Наконец, происходят иногда интересные явления: например, станица, показанная на карте, исчезла; оказывается, что она совсем было обстроилась, да (малого не хватились!) покосов нет на этом месте, ну и переселяют станицу на другое место. Говорят, это делалось не с одною уже станицей, и делалось не раз.

Амур разливается всё шире и шире, местами версты на две, всё больше и больше является островов и протоков. Всё чаще и чаще попадаются также манягры[35], плывут в маленькой долбленой лодке или же тянутся вверх бечевой в большой лодке, перекликаются с проезжими: «минду» — «минду», что-то в роде «здравствуй». «Ханшина купи» — «купи, купи, шерело (иди)».

А вот, в станице Ермака жалуются. Покосов нет, сопки кругом, ну и косят по ту сторону у маньчжуров, а они велят, коси мол, только свези, на нашей стороне не оставляй, а скоро ли его свезешь? А на своей нам косить негде. Вот если бы высшее начальство запретило, значит, орде (собирательное название для манягров, маньчжур) зверовать на нашей стороне, так они позволили бы косить и жечь бы не грозились. — Да они у себя станут зверовать. — Где им там зверовать? Нипочему не станут, потому жить нечем будет. Нет, если бы запретить зверовать, так позволят. — А пашни у вас где? — Ну, пашень мало, мало есть. — Далеко? — Нет, есть и близко, только малость. Да оно и место-то худо. Вон в Кузнецовой не так живут, приволье, одно слово, станица богатая, покосов порядочно, пашни богатые. А Ермаковой поди-ка станок 50 верст, ну зимою подводы и доходят. Всего нас 17 человек, ну 5 человек беспрестанно на службе в Благовещенске, подводы держат человек десять, не боле. А десять подвод скоро выйдут. Вот почта придет, так была раз на 25 подводах; ну, половину отправили, половину оставили; как вернулись, так сейчас покормили, опять запрягай. Доняли нас эти подводы».