Корсар

Но следующим приходит злость на саму себя и осознание, что и так жизнь свою трачу на то, чтобы в холодильнике была еда, а за дом вносилась оплата. Артём же не очень-то и стремится облегчить наше существование, вечно влезает в неприятности, вместо того, чтобы просто найти работу. Просто работу. Хоть грузчиком, хоть дворником, хоть министром, но стабильную, за которую платят регулярно, пусть даже и мало. Это ведь не сложно, почему он понять этого не может?

Но все эти размышления, благие порывы и отговорки лишь для того, чтобы не думать, чем именно мы будем заниматься, если поеду к Роджеру. Я не маленькая, понимаю, что рано или поздно это должно произойти, раз не уехала, когда предлагал. Да и все наши страстные поцелуи неминуемо ведут к сексу… Слово такое, почти чужеродное, от которого нервная дрожь по позвоночнику проходит.

Так стыдно становится, что у меня совсем нет опыта в этом вопросе. Что я могу ему дать, такому взрослому? Смех один и мучения, не иначе. О многом слышала от подруг, читала, размышляла даже: о самых смелых экспериментах, разных техниках, дерзких выходках, но когда дело коснулось меня и Роджера, в одной постели, хочется сквозь землю провалиться или на другой конец света сбежать, лишь бы не думать, не представлять.

— Ева, что с тобой? — Приподнимает мой подбородок и взгляд ловит, гипнотизируя. — Ты снова задумалась. Не хочешь ехать? Так и не надо, чего ты? Я ж не заставляю.

Он улыбается, хотя в единственном глазу горит лихорадочный огонёк, а грудь вздымается и опадает в такт дыханию. И я понимаю, насколько ему тяжело в этот момент.

— Я хочу, очень хочу, — говорю тихо и даже улыбнуться пытаюсь, хотя больше всего на свете хочется провалиться сквозь землю. — Только боюсь.

Мамочки, зачем это сказала? Сейчас подумает, что я какая-то невменяемая.

— Меня боишься? — Заламывает бровь и медленно кивает. — Понимаю...

— Нет, не тебя, глупый какой! — спешу объяснить, потому что не хочу, чтобы понял меня неправильно, обиделся. Он же не виноват, что у меня в голове полная неразбериха. — Ты совсем не страшный. Ни в каком из смыслов этого слова.

— А чего тогда? — удивляется, поглаживая большим пальцем мой подбородок. — Я не планировал тебя обижать или заставлять делать то, что ты не хочешь. Никогда никого не принуждал, а тебя так тем более.

— Я боюсь того, что смеяться с меня будешь…

Роджер внимательно смотрит на меня, о чём-то размышляя, а на лице — полное непонимание. Вот как выразить словами всё, что чувствую? Это же практически невозможно, как ни пытайся. Чувства вообще очень сложно обрекать в слова, во всяком случае, для меня.

— Ты девственница, да? — спрашивает, снова проводя пальцами по линии подбородка, очерчивая контур губ, скулы, а я жмурюсь от удовольствия, расслабляясь под его прикосновениями. — Это ведь неважно, на самом деле. Не захочешь, вообще ничего не будет, просто поговорим. Я же не насильник. Но тебе нельзя здесь оставаться, понимаешь?

Вот что на это сказать? Снова заботится, а мне плакать хочется от невыносимой нежности, сжимающей сердце.

— Я не девственница... в техническом смысле, — пытаюсь объяснить, хотя умом понимаю, что всё это лишнее, наносное. Внутри ширится и растёт чувство, что хотела бы, чтобы именно этот мужчина был тем, первым. А это ли не самое важное? — Ладно, поехали!

Беру его за руку и иду к двери, решительная, но до одури страшащаяся передумать. Зачем все эти разговоры, когда так хорошо на душе, и впервые за очень долгое время не хочу ни о чём думать и беспокоиться? Просто с ним быть хочу, даже если будем просто разговаривать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍16. Роджер

От дома Евы до моего — почти тридцать минут езды. Так долго, когда в голове туман, а руки, сжимающие руль, предательски дрожат. Ева прижимается ко мне всем телом, доверчиво положив голову на спину и обхватив руками за талию, доводя меня этим почти до исступления. Давно уже не ощущал такого всепоглощающего желания обладать кем-то, когда всё мужское естество “вопит” о невозможности терпеть. Но я должен, потому что обещал себе: с Евой не будет как раньше. Главное, не облажаться.

Я не привык в отношениях ходить как по минному полю, когда любое неосторожное движение может стать фатальной ошибкой, но с Евой — такой простой и сложной одновременно — нельзя по-другому, потому что грехи моего прошлого не должны стать между нами. Боюсь всё испортить даже простым рассказом о себе, напугать боюсь. Как она отнесётся к тому, что мне приходилось в этой жизни делать другим людям больно? Как отреагирует на рассказ, каким именно способом я потерял свой глаз? А мои шрамы? Они ведь не от катаний на горке с друзьями, не после дворовых драк на моём теле проявились? Каждый из них — билет в прошлое, когда сделан был выбор, о котором давно пожалел, но никакими сожалениями ничего уже не исправить.