Корсар

— Мне приходилось в этой жизни делать другим людям очень больно, по-настоящему больно. Я сам на это пошёл, сам выбрал этот путь. И то, что мне было всего восемнадцать ничего не меняет и уж точно не оправдывает.

— А сейчас?

— В смысле?

— Сейчас ты тоже делаешь людям больно?

Он молчит, а у меня в голове мелькают мысли, что это всё, наверное, не то, о чём мечтают романтичные барышни в моём возрасте. Но я слишком сильно прикипела к Роджеру душой, пусть и знакомы сущую ерунду, чтобы отказываться от него из-за того, что делал когда-то в прошлом.

— Я могу, конечно, легко могу кадык вырвать, шею сломать или ещё что-то, — улыбается, поднимает голову и смотрит на меня, — но я давно отошёл от дел клуба. Сейчас я свободен от того дерьма, но эта свобода обошлась мне слишком дорого.

Дотрагиваюсь до повязки, а он одним движением срывает её, обнажая пустую глазницу. Веко полуопущено, но Роджер даже так не пугает меня. Наклоняюсь вперёд, крепко обхватив его за щёки, и целую в искалеченный глаз. Роджер вздрагивает и тяжело дышит.

— Есть ещё что-то, что мне нужно знать? — спрашиваю, когда натягивает повязку снова.

— Кроме того, что я сидел в тюрьме, торговал оружием, бил и мучил людей по чьей-то указке, трахался, бухал и лишился глаза, когда моему лучшему другу приказали меня убить? Больше нечего.

Замираю и прислушиваюсь к себе, переваривая сказанное.

— Ева, послушай меня сейчас внимательно. Очень. Я мог всё это от тебя скрыть, абсолютно всё. Ты бы никогда об этом не узнала, уверяю. И не хотел говорить, потому что слишком велик риск, что такой я — не совсем благородный и вовсе не принц — окажусь тебе не нужен.

— Ты думал, что я в ужасе сбегу, да? Искать себе молодого и красивого, выпускника элитного ВУЗа, мальчика из хорошей семьи?

— Да, чёрт возьми, да! Потому что именно такой тебе подходит. Ты чистая девочка, у тебя вся жизнь впереди, а я искалеченный гнилой придурок! — выкрикивает и вскакивает на ноги. — Пошли отсюда.

Берёт за руку и тащит в обратном направлении, не оглядываясь, а я еле поспеваю за ним. Не вижу выражения его лица, но бешеная энергия разливается вокруг, почти пугая.

Вот и поле, а Роджер вдруг поворачивается ко мне и жёстко фиксирует ладонью мой затылок.

— Ева, я ненавижу всё это дерьмо, понимаешь? Я себя ненавижу.

— Роджер, успокойся, всё же нормально, чего ты?

Он смотрит на меня, тяжело дыша, пальцами исследует моё лицо, словно запомнить хочет, в памяти каждую черту сохранить, а я тянусь к нему, чтобы понял, что не боюсь. Когда обхватываю его за сильную шею, резко выдыхает и впивается в губы злым, яростным поцелуем. Его губы жёсткие, почти ранят, а сам Роджер будто хочет что-то нам обоим доказать. Когда язык врывается в мой рот, стон вырывается из моей груди, а Роджер отстраняется и, тяжело дыша, прислоняется своим лбом к моему.

— Я люблю тебя, Ева, — хрипит, но руку от моего затылка не убирает, словно боится, что вырваться попытаюсь. — Я сдохну без тебя, понимаешь? Не знаю, кто тебя мной проклял... Что ты сделала со мной, рыжая ведьма, моя золотая девочка?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я ничего не делала, но не хочу тебя оставлять, ты нужен мне. Понимаешь?

— Помнишь мои слова, что тебе нужно найти молодого и красивого, а не меня? — Когда киваю, растягивает губы в ухмылке и говорит низким, вибрирующим голосом: — Забудь, не было этого. Или хребет молодому и красивому сломаю.

— Нужно оно мне триста лет, пусть живёт счастливо с целым позвоночником, — смеюсь, а Роджер прижимает мою голову к своей груди и тихо вздыхает, и на этот раз я не чувствую разрушительной силы, исходящей от него.

Рядом с ухом бьётся большое сердце настоящего мужчины, с которым я нашла себя, смогла понять, что же такое счастье. А всё остальное меня мало волнует.

29. Роджер

— Да не надо, — упирается Ева перед дверями магазина, — зачем туда?

— Ты же плавать хотела, а я обещал тебя научить, — говорю, терпеливо дожидаясь, когда схлынет первая, самая сильная волна Евиной паники. — Сама же говорила, что купальник дома забыла, вот и купим. Вроде же обо всём договорились, чего ты снова начинаешь?

— Но я передумала, — стоит на своём, озираясь по сторонам, а на нас уже начинают коситься мимо проходящие сограждане. — Не хочу плавать, в море холодно, а в бассейне посторонние люди, я стесняюсь, с меня смеяться будут.

Господи, какая долбаная ересь. Вот кто ей такие комплексы навязал? Нашёл, убил бы идиота.

— Смеяться? Это ещё что за новости?

Ева сердито сопит и упирается так, что с места не сдвинуть. А с виду такая хрупкая, слабая, — в чём душа только держится? — а вон, сколько силищи, чтобы на своём настоять. Просто прелесть.

— Может быть, я дам тебе деньги, а ты сам зайдёшь и купишь что-нибудь? — спрашивает, опуская взгляд. — Чтобы я не заходила. Так ведь можно, да?