Корсар

Тогда победители-флибустьеры стали входить в самый редут. Большинство бросилось на приступ верхних этажей, взбегая по лестнице, взламывая двери и транки, обходя сзади сидевших за амбразурами и бойницами, убивая на ходу и устремляясь дальше. Лоредан-Венецианец, самый ловкий и самый проворный из всех, первый достиг площадки, над которой развевалось королевское знамя Кас-тильи, и, сорвав его, водрузил на его место белый флаг, флаг Флибусты, который он намеренно захватил, обернув его вокруг себя в виде пояса; флаг, который вся армия, едва его увидела, встретила долгим победным кличем. Впрочем, несколько флибустьеров, отделившись от товарищей, остались в нижних этажах, а иным пришла даже мысль спуститься в подземелье. Повсюду перекрещивалось множество сводчатых ходов, со множеством окованных железом дверей. За некоторыми из этих дверей, когда их взломали, оказалось немало врагов — солдат и милиционеров, которые здесь укрылись и не оказали большого сопротивления. Так, сверху донизу, редут переходил в руки авантюристов, и повсюду слышались одни жалобы и мольбы, сменившие недавние воинственные призывы.

Тома Трюбле, несколько стесненный в движениях своей пленницей, которую он все еще волочил за собой, поднялся только в первые этажи и сейчас же остановился, как только ему представилась возможность немедленного боя. Ступеней на пятьдесят выше плацдарма виднелось довольно обширное помещение в виде площадки; сюда выходили три двухстворчатые двери, которые, очевидно, вели в важные комнаты. Увидев это, Тома Трюбле бросился вперед.

Плечом и кулаком он толкнулся в среднюю дверь. Она не поддалась. Это была тяжелая дверь из толстого дуба, сколоченная большими гвоздями. Тома отступил на шаг, озираясь в поисках чего-нибудь вроде шарапа. Ничего не находилось. Но по стенам висели военные трофеи, и среди них было несколько абордажных топоров. В это же время черные невольники, приставленные охранять Хуану, не пожелав ее покинуть даже после того, как Тома лично взялся за нее, подошли к нему, ожидая распоряжения своего господина. Движением руки он приказал им подать ему один из трофейных топоров и вооружиться самим. После чего они все вместе ринулись на непокорную дверь, которая на этот раз не выдержала и разлетелась на куски.

Тотчас же Тома, увлекая Хуану, ринулся с поднятым топором в проделанное отверстие. И оба невольника отважно последовали за ним.

За дверью помещалась узкая и длинная комната, и в этой комнате за столом сидело рядом трое мужчин, вооруженных шпагами и пистолетами. Все трое были великолепно одеты. И как только Тома увидел этих людей, он почувствовал уверенность, уверенность, полную и безусловную, хотя необъяснимую, что это отец, брат и жених Хуаны. Так на самом деле и было. Тогда он двинулся на них. Но Хуана, узнав их сама, вскрикнула так пронзительно, что Тома невольно остановился и повернул голову к своей пленнице.

Это было для него несчастьем, так как на крик Хуаны ответило шесть пистолетных выстрелов. Все три испанца разом вскочили и выстрелили обеими руками. Убитые на месте негры повалились друг на друга. Тома, с простреленным бедром, разодранным левым плечом, все же двинулся вперед и ударил топором с такой силой, что до самой шеи рассек голову первому из трех своих противников. Двое других, отступив на шаг, выхватили шпаги. Тома повернулся к ним, размахивая окровавленным топором. И так грозен был его взгляд, что они, вдвоем против одного и невредимые, сначала не смели на него напасть. Секунды четыре все оставались на месте, неподвижные, в нерешительности.

Но тогда Хуана, выйдя, наконец, из своего оцепенения и увидев, что из простреленного бедра и раненого плеча ее врага струится кровь, что топор дрожит в ослабевшей руке, сочла Тома побежденным. Заранее торжествуя, она разразилась пронзительным смехом. Смех этот подстегнул Тома, как удар кнутом по лицу. Он сразу бросился вперед, взмахнул рукой, ударил. Обе направленные на него шпаги задели его, но не сильно, так как оба противника отскочили назад, уклоняясь от топора. Один из них все же упал с разверстой грудью. Оставался последний. Но Тома, почти обессиленный, уже нетвердо держался на ногах, с трудом поднимая отяжелевший топор, тогда как испанец играл, как соломинкой, своей рапирой, длиной в четыре фута.

Тома, теряя силы, споткнулся. Он готов был упасть, и испанец уже приближался, чтобы воткнуть ему прямо в сердце свой клинок, когда Хуана снова разразилась своим ужасным смехом. И опять Тома подскочил, как умирающий конь, поднятый шпорой. Испанец тщетно сделал выпад: шпага, воткнутая до эфеса, не остановила последнего порыва корсара: топор, быстрый, как молния, оказался проворнее шпаги. Аль-кад — это был он — рухнул первый, мертвым. Тома, умирающий, свалился на его труп. И осталась одна Хуана.

Много времени прошло. Застыв, словно окаменев, Хуана не двигалась с места. С ужасом смотрела она на груду тел этих людей, только что живых и сильных.

Очень много времени прошло. Наконец, пленница решилась подойти, посмела наклониться, посмела рукой дотронуться до этих тел.