Корсар

Итак, Анна-Мария теперь молилась, как привыкла молиться каждую неделю, умоляя господа нашего Иисуса Христа и его Пресвятую Матерь простить побежденного поединщика, умершего едва ли не в смертном грехе. И ребенок тоже молился, по-детски, часто крестясь, то правой, то левой ручонкой. Наконец, наступила минута, когда ему нечего было уже сказать, так как он два раза подряд повторил от начала до конца все свои молитвы. Он замолчал. И мать его, заметив это, взяла его к себе, сложила его руки между своими ладонями и стала шептать ему на ухо молитву, которую она, очевидно, тут же придумывала и которую он послушно повторял.

— Милый маленький Иисусе, сжалься надо мной, который, как и ты, родился без папы. Пресвятая дева Мария, заступись за меня и попроси боженьку, чтобы он дал мне кормильца, как дал твоему сыночку. Во имя отца и сына, и святого духа. Аминь.

VI

— Так, стало быть, — сказал Луи Геноле с несколько смущенным видом, — брата моего, Тома, значит, нет дома?

— Нету-нет! — ответил Мало Трюбле, радушно протягивая посетителю руку. — Брат твой, Тома, вышел. Но он наверняка вернется к ужину. И если ты его здесь не подождешь, то сестра твоя, Гильемета, ни за что тебе этого не простит, потому что она умирает от желания с тобой поболтать. Оставайся, братец, и положи-ка сюда свою шляпу, а то ты так вертишь ею в руках, что, пожалуй, пообтреплешь ей поля. Оставайся, говорю тебе! И поужинаешь с нами, развеселишь нас всех, и старых, и молодых… У матери там петух варится в котле… Ей-богу, сынок, оставайся! А не то я рассержусь!.. В самом деле, разве ты нам не родной?

Луи Геноле, столь сердечно понуждаемый, остался.

* * *

Немного бывало гостей в доме на Дубильной улице. Благоразумные Мало и Перрина, хоть и разбогатели теперь, не захотели ни в чем менять свою прежнюю жизнь, сойдясь оба на том, что они слишком стары, чтобы заводить что-нибудь новое, как бы ни было оно — или как бы ни казалось — хорошо. Потом Тома пусть поступает по-своему и сколько ему угодно изображает буржуа или даже вельможу. Отец же его и мать, родившиеся рыбаком и рыбачкой, так рыбаком и рыбачкой и помрут. Тем не менее из поздно пришедшего к ним богатства они извлекли наиболее существенное — больше удобств и покоя, больше разнообразия в столе, вино лучшего качества, более мягкие постели. Но ничего больше. И в особенности ничего такого, что клонилось бы скорее к удовольствию посторонних, чем к удовольствию хозяев дома. Ни Мало, ни Перрина нисколько не заботились о том, чтобы видеть у себя в гостях, теперь, когда они обзавелись деньгами, эту шутовскую клику, которая именуется хорошим обществом, — породу людей, которые, понятно, никогда бы и не подумали зайти на Дубильную улицу, пока Мало и Перрина были бедняками.

Поэтому в доме у них бывали одни лишь истинные друзья, друзья прежнего времени. Но для них дверь была всегда широко открыта. И Луи Геноле, которого все почитали славным братом Тома и таким же Трюбле, в сердце своем, как если бы он им был по кровному родству, доставлял всегда большую и искреннюю радость каждый раз, как ему случалось постучать в дверь.

* * *

Оставшись с глазу на глаз или вроде того, — так как старик задремал, как всегда, в своем кресле, поджидая ужин, — Гильемета и Луи могли вволю наговориться.

— Итак, — повторила Гильемета после долгих расспросов все об одном и том же, — итак, вы не знаете, наверное, куда отправляется Тома и где он пропадает столько времени, уйдя от нас один и в меланхолии?

— Не знаю, — упрямо повторил Луи.

Кое о чем он догадывался; но и самая строгая правдивость не обязывала его говорить о том, в чем он не был вполне уверен. С другой стороны, ему было неприятно, даже и с добрыми намерениями, выдавать тайны Тома.

Подозревающая что-то Гильемета продолжала настаивать:

— Неужели вам, своему помощнику, брату и Брату Побережья, он ничего не рассказывает?

— Ничего! — сказал Луи. И на этот раз он проговорил это с горечью, не ускользнувшей от внимания Гильемета и уверившей ее в том, что он не лжет. Она сама слишком хорошо понимала, что можно грустить и печалиться, видя, что тебя изгоняют, лишая ответной нежности, из сердца тобою любимого, не давая больше проникать в его тайны, на что, казалось, ты был вправе рассчитывать.

— В таком случае, — сказала она, — раз вы скоро будете с ним разговаривать, расспросите его хорошенько и узнайте у него всю правду. Честью вам клянусь, что все это меня очень беспокоит, и даю голову на отсечение, что в этой тайне кроется немало худого!..

На что Луи Геноле только покачал головой, так как и сам он не меньше был убежден в этом, и не без основания, даже, увы, с гораздо большими основаниями: разве не достаточно было одного присутствия Хуаны в Сен-Мало, чтобы предвидеть наихудшие бедствия?

* * *