Корсар

— Ну да! — молвила старуха. — Пройдоху, египтянина, цыгана, сарацина, кто его знает! И все же красивого малого, без сомнения… Берегитесь же его, это необходимо… Это здесь написано так же ясно, как дождевая вода…

— Дальше?

— Дальше… погодите-ка… Дальше… Эх, что же это мне мешает видеть ясно дальше?

Она вдруг выпустила руку, отскочила от Тома на небольшое расстояние и подняла на него внезапно встревоженный взгляд своих пустых глаз.

— В чем дело? — спросил удивленно Тома.

— Увы! — сказала она, — увы! Милости и пощады, если я завралась! Это не по моей вине… Это верно здесь написано… взгляните-ка сами: тут как будто бы облако какое, красное облако…

— Да что же, наконец?

— Кровь…

Она сгорбилась и испуганно защитила локтем голову. Тома, ожидавший худшего, разразился смехом:

— Кровь? — повторил он. — Кровь у меня в ладошке? Черт побери! Да если бы ты и не увидала, старуха, так только сослепу. Я ее пролил больше, чем полагается, за короля. Не бойся и гляди сквозь это знатное облако. Что ты там видишь?

Но старуха отрицательно покачала головой:

— Другая кровь, — сказала она, — не такая, как вы говорите, совсем другая.

— Ба, — воскликнул Тома, — а какая же?

Она снова взяла его за руку, несколько ее наклонив.

— Кровь, — сказала она нерешительно, — кровь кого-то, кровь кого-то, кто здесь близко от вас… совсем близко, тут…

Тома невольно окинул взглядом пустынную улицу. Нигде же не видно было ни одной живой души. Один лишь Геноле стоял здесь под ближайшим навесом. Тома проглотил слюну и снова храбро расхохотался.

— Тут же близко? — насмешливо воскликнул он. — Тут немного видно народа! Ну-ка, старая, надень очки и оставь в покое эту кровь, которая меня мало трогает. Продолжай! Что ты там еще видишь?

Немного успокоенная, она снова стала смотреть, подняв широко раскрытую руку и держа ее вертикально пальцами вверх.

— Ой! — бормотала она, все еще дрожа. — Ой, кровь путает все знаки… Нет, погодите, становится понятнее… Вот поглядите-ка еще, смотрите сами: вот эта извилистая борозда, такая глубокая и красная, которая проходит отсюда до сих пор, — ну, так это как бы вылитая ваша судьба, — вы сами, иначе говоря…

Он наклонил голову и прищурил глаза, стараясь получше рассмотреть эту таинственную извилину, полную таких откровений…

— Я? — сказал он наконец, — я? Это я сам, эта смешная извилина, которая ползет здесь изломами по моей ладони? Ну, ладно! В таком случае смотри же как следует и говори, куда же, в конце концов, я приду по этой извилине?

В то время, как он произносил эти слова, старуха, все еще пристально разглядывавшая терпеливую руку, задрожала, и лицо ее исказилось, как бы испуганное неожиданным и ужасным видением. Тома переспросил ее снова. Она, отвечая, начала заикаться: и голос ее, совершенно переменившись, стал глухим и невнятным.

— Очень высоко… — произнесла она.

— Очень высоко? — повторил Тома, инстинктивно взглянув на крыши. — Куда же, очень высоко?

Она повторила, без всяких объяснений:

— Очень высоко…

Шутя, он спросил:

— К трону, стало быть?..

Она вся изогнулась, вдавив голову в плечи.

— Выше, — сказала она, — еще выше…

Удивившись этому, Тома вопросительно взглянул на Луи. Но тут колдунья, — у которой теперь стучали зубы, от подлинного или поддельного ужаса, — вдруг бросилась в бегство, улепетывая так быстро, как только ей позволяли ее изношенные ноги, так быстро, словно за ней по пятам гнались все черти ада…

Тома, впрочем, ее не преследовал.

— Глупости и ерунда, — сказал он, очень разочарованный. Он снова взял под руку молчаливого Геноле. И они пошли, опираясь друг о друга с братской нежностью.

* * *

Девять дней спустя, когда они снимались с якоря, вышеописанная нищая-колдунья с улицы Трех Королей, которую они, впрочем, больше не видали, а также и ее пророчество, столь необычайное, совершенно вылетели у них из головы. И больше они об этом довольно долгое время не вспоминали…

Глава третья РЫЦАРИ ОТКРЫТОГО МОРЯ

I

В этот день «Горностай» отдал якорь в порту Тортуги. И тут же неподалеку стоял также на якоре бриг, каковой именовался «Летучим Королем» и имел в качестве капитана флибустьера Эдуарда Бонни, по прозванию Краснобородый. Так что положение вещей как будто бы совсем не изменилось со времени первого прихода Тома в Вест-Индию, хотя приход этот произошел целых семь лет тому назад. И сам Тома, беседуя, как и во время оно, в той же кают-компании, с тем же Краснобородым, мог бы впасть в ошибку и подумать, что какая-то тайная магия перенесла его в самый разгар былых времен, если бы Краснобородый, собственной персоной, как только они осушили стаканы в честь новой встречи, не постарался поскорее разрушить столь поэтическую и романтическую иллюзию, доставив своему старому товарищу и Брату Побережья много доказательств того обстоятельства, что они действительно живут в лето господне 1679-е, а уж не в лето господне 1672-е.