Корсар

Она слегка вздрогнула. После короткого молчания ответила:

— У меня нет японской музыки в моих нотах: да ведь ее и нет для рояля.

— Возьмите ваш кото…

Она вскинула на него широко открытые глаза:

— Здесь нет кото…

Он перестал улыбаться. Он был англичанин, мало склонный к мечтательности и сентиментальности. Но многие века цивилизации все же утончили его расу. И он не мог в жизни пройти мимо ее необыкновенных минут, не заметив их величия или тайны.

Она сказала: «Здесь нет кото». Кото — это нечто вроде старинной, почтенной арфы, играть на которой в древние времена разрешалось только благородным японским дамам и куртизанкам высшего разряда. Рожденная в такой семье, какой была ее семья, маркиза Иорисака, разумеется, училась играть на кото с самого детства. И, конечно, в ранней юности она усидчиво занималась тем, что перебирала звучные струны крючочком из слоновой кости. Но пришли новые времена… И — «здесь нет кото».

Герберт Ферган, отогнав задумчивость, еще раз поцеловал нежный затылок своей любовницы:

— Митсу, мое любимое маленькое существо, все-таки спойте мне!

Она согласилась.

— Ну хорошо… Я спою. Хотите очень старинную танку? Вы знаете, что такое — танка? Это древнее стихотворение в пять строк, которыми обменивались когда-то между собою принцы и принцессы при дворе Микадо или Шогуна… Этой песенке — тысяча лет. Я ее выучила еще ребенком… И, забавляясь, перевела ее на английский язык…

Пальчики ее забегали по клавишам, импровизируя какую-то странную и печальную мелодию. Но она не пела. Точно колебалась. Чтобы заставить ее победить свою нерешительность, Ферган опять поцеловал теплую бархатистую шейку.

Нежный голосок медленно и тихо запел:

«Время вишневых деревьев в цвету
Еще не прошло…
А теперь уж пора лепесткам опадать:
Любовь же тех, кто на них смотрит,
Достигла расцвета страсти…»

Она замолчала и сидела не шевелясь.

Герберт Ферган, стоявший рядом, хотел ее опять поблагодарить поцелуем.

В эту минуту кто-то заговорил в глубине гостиной:

— Митсуко, зачем вы поете эти нелепые песенки?..

Герберт быстро выпрямился. На висках у него выступил холодный пот. Маркиз Иорисака вошел бесшумно. Видел ли он?.. Что он видел?..

Он, очевидно, не видел ничего. Потому что он заговорил совершенно спокойно:

— Митсуко, вы сегодня не будете обедать с нами?..

Она встала. Ответила, опустив глаза в землю:

— Да, я немножко устала. Если вы ничего не имеете против, то я бы хотела пообедать у себя.

Она вышла. Дверь бесшумно скользнула в свою выемку. Герберт Ферган с трудом перевел дух и провел рукой по лбу. Дружелюбно и вкрадчиво Иорисака Садао сделал несколько шагов и облокотился о рояль.

— Вот, кими, мы пообедаем вдвоем и поговорим!..

Он приостановился, потом устремил свой взгляд в самую глубину глаз англичанина:

— Мы поговорим… Мне нужно получить от вас много сведений, много советов… Нельзя, нельзя, чтобы мы повторили битву 10 августа. Вы не можете отказать союзнику!..

Герберт Ферган опустил голову. Его бритые щеки покраснели. И он покорно начал говорить:

— 10 августа… 10 августа вы были слишком робки. Слишком робки! Вы не знали, вы не чувствовали, что вы — сильнейшие. Вы не верили этому сами. И вы сражались, как люди, которые боятся поражения: слишком предусмотрительно, слишком разумно, слишком издали… Единственный английский секрет — это смелость. Чтобы побеждать на море, надо сперва приготовляться, осторожно и методически, но потом кидаться в бой с ожесточением, безумно… Вот как поступали Родней, Нельсон и француз Сюффрен. Следовательно, в вопросе открытия огня…

XII

Дверь бесшумно скользнула в свою выемку, и маркиза Иорисака вышла.

За дверями гостиной она остановилась. И внимательно прислушалась.

Голоса Герберта Фергана и маркиза Иорисака чередовались в спокойных фразах. Через тонкую стенку до нее долетали исторические имена: Родней, Нельсон, Сюффрен…

Маркиза Иорисака медленно подняла руки к голове и кончиками пальцев дотронулась до висков. Потом неслышными шагами отошла от дверей.

Комната, примыкающая к салону, была совершенно пустая, без мебели. Маркиза Иорисака прошла ее, потом еще одну комнату и очутилась в конце дома.

Там между двух стенок из гладкой бумаги, украшенных ажурным фризом, тянулся почти темный коридор, и в глубине его были две двери на шарнирах. Маркиза Иорисака сдвинула левую дверь.

За этой дверью находилось нечто вроде алькова из простого белого дерева, тонкой работы, но абсолютно без всяких украшений. На очень низком потолке были видны балки, на полу разостланы циновки цвета свежей соломы. Три оконные рамы, затянутые зернистой бумагой, заменяли окна со стеклами. В углу, почти вровень с полом, помещался крошечный детский туалетик, на котором стояло зеркало в лакированной рамке, а перед ним прямо на полу лежала черная бархатная подушка — единственное место, где в комнате можно было сесть, и то не иначе как на коленях, по-японски.