Корсар

Между тем галион, казалось, не замечал еще фрегата. По крайней мере, он не показывал вида, что фрегат его сколько-нибудь беспокоит. Он продолжал идти все тем же галсом, под теми же парусами — марселями, фоком, блин-дом и контра-бизанью. В конце концов, ничего не было удивительного в том, что такой корабль — линейный корабль первого или второго ранга — не удостаивал даже внимания судно трижды или четырежды слабейшего типа, и по видимости, лишенное артиллерии. К тому же, никто из малуанских матросов не показывался наверх. Один только Тома Трюбле был виден около руля, рядом со своим рулевым. В этом заключалась еще одна предосторожность, предпринятая им: поместив команду в кубрик, он, с одной стороны, благоразумно скрывал от своих матросов превосходные силы врага, а с другой стороны — усыплял бдительность неприятеля, скрывая и от него настоящие свои силы. И все же, несмотря на столько мудрых мер предосторожности, Тома, увидев ближе огромные размеры талиона, снова усомнился в успехе. Нормандская кровь в нем заговорила. Ничуть, впрочем, не теряя мужества, он по очереди пересчитал все орудия талиона, сравнив их число со своей скудной артиллерией. На этом тщательном и осторожном подсчете Тома построил свой план сражения. Достаточно было одного бортового залпа галиона, чтобы уничтожить фрегат. Лучшая тактика заключалась в том, чтобы избегать этого залпа. Это было возможно при том условии, чтоб подойти к врагу спереди, заставляя его сражаться носом, лишенным, как всегда и во всем мире, орудий. Однако же необходимо было также избегать и абордажа, по крайней мере в начале боя, потому что сто человек, как бы храбры они ни были, не могут равняться с пятью-или шестьюстами. А возможно, что команда галиона была еще многочисленнее.

Тома продолжал смотреть. Не больше тысячи саженей отделяло оба судна, и огромный корпус испанца горой поднимался из воды. Его ахтер-кастель возвышался над морем больше чем на сорок футов, а двойной ряд его батареи с гладкими и блестящими пушками блистал на солнце, как строй зеркал. Это действительно был хороший, очень хороший линейный корабль. Гон-дек его был выкрашен в черный цвет, опер-дек — в синий, с золотыми девизными поясками, а мидель-дек был телесного цвета. Закрытые ставни пушечных портов были ярко-красные, так же как и все внутренние убранства кастелей и межпалубного пространства. А над корпусом паруса четырех мачт возвышали до самого неба свою снеговую пирамиду.

Наконец, тысяча саженей обратилась в пятьсот, потом в двести, потом стала меньше ста. Фрегат уже обогнал галион. Тома, увидев корму противника, еще сильнее придержался к ветру, чтобы занять, как он хотел, положение прямо перед вражеским носом. Такой маневр ясно говорил о враждебных намерениях. Испанский капитан сразу сбросил свое оцепенение. Придержавшись сам, чтобы не попасть в ловушку, он живо поднял большое кастильское знамя и подкрепил его пушечным выстрелом. Это служило приглашением корсару самому показать свой флаг. Но Тома Трюбле, считая, что еще не время, не захотел этого сделать, так же как не захотел открыть свою батарею, все еще хитро прикрытую парусиной. Поэтому он, не колеблясь, поднял красивый кастильский флаг, совершенно подобный флагу на линейном корабле, затем спустил свои бом-брамселя и взял на гитовы брамселя, как бы для того, чтобы отсалютовать кораблю и сблизиться с ним настолько, чтобы можно было разговаривать. Для того, чтобы подчеркнуть свои мирные намерения, он не забыл взять в руку рупор и даже приложил его ко рту, повернувшись к галиону. Впрочем, он ограничился лишь жестом и ничего не сказал, не зная, о чем говорить. Но испанец поддался на эту удочку и оказался настолько глуп, что потерял все это драгоценное время, которое Тома сумел использовать.