Корсар

Действительно, в следующую минуту «Горностай», неожиданно обрасопив передние реи, стал поперек галиона и лег в таком положении в дрейф. Остальное потребовало времени меньше, чем нужно для рассказа. Парус, скрывавший батарею, был сорван, испанский флаг соскользнул с кормового флагштока и его сменил страшный малуанский флаг — голубой, пересеченный белым крестом, червленный в вольной части. В жерлах пушек, направленных на линейный корабль, блеснуло десять огненных языков, и бортовой залп, просвистев среди мачт и снастей, как рукой снял пирамиду парусов, возвышавшуюся над талионом, которая вмиг растаяла и рухнула, как снег на солнце. Тогда на вражеском судне, с одного конца до другого, поднялся яростный воинский клич, и много вооруженных солдат бросилось на бак, чтобы сражаться мушкетами, раз ни одно из их прекрасных бронзовых орудий не могло ответить корсару. Но молодцы «Горностая» не страшились никакого оружия, ни в испанских, ни в любых других руках. К тому же, рассеянные по всему фрегату, под защитой портовых ставней и коек, сложенных в кучу, стреляя с удобством, не торопясь и не приходя в ярость, они имели решительное преимущество перед испанскими солдатами, которые как попало столпились на носу своего корабля, открытые вражеским выстрелам, мешая друг другу, в полном беспорядке, рыча от ярости. Так что через несколько мгновений полубак и шкадук галиона оказались сплошь усеянными трупами, тогда как на борту Корсара все еще были невредимы.

Видя это, матросы Сен-Мало решили, что победа обеспечена, и даже трое или четверо смельчаков решились крикнуть: «на абордаж». Это могло бы кончиться для них плохо, так как Тома Трюбле не любил шутить с дисциплиной. Он ставил безусловным требованием, чтобы во время боя никто, кроме него, не издавал ни звука. На счастье смельчаков, возвысивших голос, Тома, находящийся на ах-тер-кастеле, чтобы руководить сражением с более высокого места, не слышал их криков. И пришлось уже Луи Геноле, следившему за мушкетной стрельбой, навести порядок, что он и сделал со своей обычной уверенностью, разможжив пистолетным выстрелом всего лишь одну голову. Все же этого оказалось достаточно для водворения порядка. И сражение продолжалось без всяких инцидентов не менее получаса.

Стрельба с галиона постепенно затихла после того, как почти все солдаты, рассеянные по всему огромному судну, пали под выстрелами корсаров. И огонь с фрегата также прекратился, так как малуанским молодцам уже не во что было стрелять. Испанец стоял неподвижно, как будто после кораблекрушения. Из его шпингатов и ватервейсов стекали маленькие красные ручейки, и море вокруг окрашивалось в пурпур. Тома, видя столько крови, решил, что враг близок к сдаче. И решившись тогда ускорить событие, он собственными руками взял у рулевого румпель и стал им так управлять, что «Горностай» столкнулся с галионом и слился с ним такелажем, вражеский бушприт пробил грот-ванты фрегата. Тогда Тома Трюбле, бросив румпель с криком: «Братья, за мной!» — держа саблю в одной руке, пистолет в другой, кинжал в зубах, первый бросился на абордаж.

Однако же на галионе было гораздо больше пятисот или шестисот человек, солдат и матросов. Галион, как потом выяснилось, грузился в Сиудад-Реале, очень богатом городе Новой Гренады. Он держал путь к Севилье в Андалузии, отвозя туда, кроме большого числа разного рода пассажиров, две отличные роты испанской инфантерии, т. е. около четырехсот прекрасно вооруженных пехотинцев. К ним надо было присоединить саму команду, т. е. триста сорок матросов, восемьдесят добровольцев, сто десять солдат и сто четыре сухопутных и морских офицера и унтер-офицера всяких чинов. Общее число превосходило тысячу бойцов, большая часть которых была готова сражаться до последней капли крови. Мушкетная стрельба в начале сражения вывела из строя не больше ста пятидесяти человек, что уже было много, если вспомнить, что у малуанцев было меньше ста стрелков.

Поэтому едва Тома Трюбле в сопровождении тридцати матросов ступил на вражеский бак, как из трех широко открытых люков, служивших для прохода на верхние и нижние батареи, хлынуло три потока вооруженных людей, которые, как горящая лава, стали растекаться по всему галиону и со страшной яростью бросились навстречу нападающим. Без сомнения, как ни храбры были корсары, они не выдержали бы первого натиска, если бы их счастливая звезда, пресвятая Дева, к которой они благочестиво взывали, не дала им, по счастливой случайности, большого преимущества в позиции: действительно, испанцы могли достигнуть бака или фор-кастеля только очень узкими проходами, справа и слева от фок-мачты; эти проходы, и всегда-то настолько узкие, что в них трудно было развернуться вчетвером, были в данное время прекрасно баррикадированы всем тем такелажем, который упал под ударом корсарских пушек: реями, парусами, связками троса, кучами снастей и разными обломками. Это создавало нечто вроде блиндажа, к которому Тома и его молодцы поспешили прибавить, в качестве фашан, те пять или шесть десятков трупов, которыми усеян был весь бак.