Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг.

У мюхтэди положение мало чем отличалось; их невозможно было отличить от местных. Перескажем лишь небольшой эпизод, и он покажет, насколько владение языком и акцент мюхтэди облегчали разбой. Когда в 1595 году бейлербей Алжира Хайдар-паша возвращался в Стамбул, завершив срок своей службы, сопровождавшие его галеры остановились на конопачение возле Кротоне, что на юге Италии, и на холме появился всадник, наблюдавший за берегом. Обманутый христианскими флагами, он поинтересовался у корсаров, насколько безопасен испанский берег. Один из маланатских реисов успокоил его на том же языке, и радостный счастливчик отправился в Кротоне. По пути он повстречал еще одну группу алжирских корсаров, переодетых рыбаками; ничего не подозревая, приблизился и к ним, спросил, все ли спокойно – и угодил в плен. Среди корсаров были те, кто владел испанским, они пригласили всадника с собой в лодку – и только тогда он понял, в какую угодил западню, однако ни его слезы, ни наивные мольбы о пощаде не дали ничего[1395].

Владея языком чужих стран и зная их культуру, мюхтэди идеально подходили для разведки. В подтверждение уместно упомянуть об Амаро Диаце, который стал мусульманином в Тетуане; благодаря этому испанцу-мюхтэди обретут свободу 2500 его единоверцев, лишенные света ислама и вынужденные скрываться. На своей фыркате он плавал к берегам Гранады и Малаги, где под видом монаха-францисканца либо нищего (собственно, эти две ипостаси неотличимы!) вызнавал обо всем и передавал сведения корсарам[1396].

Бывало, что у мюхтэди, как и у мудехаров, желание наживы усиливалось чувством мести. Прекрасный пример – история лодочника Джованни Андреа Каприа; он обратился в ислам в Тунисе, куда отправился мстить феодалу, лишившему невинности его дочь. В 1638 году Каприа, пополнив ряды гази, привел их на свою малую родину, в Никотеру; и пока корсары грабили порт, бросился искать обидчика. Так и не найдя его, глупый рыбак выплеснул весь гнев на свою единственную дочь Джиованеллу. Каприа изрезал опороченную девушку ножом, попал в плен к христианам, которым удалось отразить нападение, и кончил жизнь на рее кальетэ, отбитого у корсаров[1397]. Другой случай относится к 1798 году, когда один моряк с острова Капрая, заподозрив, что ему изменяет жена, подался в Тунис и убедил корсаров напасть на хорошо знакомый ему остров Сан-Пьетро[1398].

Не только подобные проблемы заставляли людей отказываться от Священного Писания. Какой-то римский торговец, обратившись в ислам, привел из Бизерты к острову Джирелла целый пиратский флот из семи галер, чтобы отомстить местным, которые его провели; из-за него в плен попало 76 христиан[1399]. В 1637 году некий юноша привел на берега Лигурии восемь корсарских кальетэ из-за того, что ему отказали в женитьбе[1400]. Известно нам и о разгневанном честолюбивом мюхтэди, который ночью помог корсарам войти в деревню Сталетти, что за несколько километров от Катандзаро, – так он решил поквитаться с Леонардо Гальярдо, оскорбившим его много лет назад. И это лишь часть примеров, связанных с желанием мести и вероотступничеством. В связи с последним надо отметить, что после набега, совершенного в 1644 году, корсары вернулись домой без пленников, а предатель-мюхтэди так и не почувствовал вкуса мести. В следующем году пираты отправили к Сталетти еще более крупный флот, тридцать кораблей, но снова не смогли захватить пленников, и мести опять не случилось[1401].

Мюхтэди испытывали и душевные страдания. Источники непрестанно повествуют об их ярости к церквям и христианским символам. И если это явление – не литературный мотив, то его можно рассмотреть с нескольких точек зрения. Согласно Дэвису, такое ритуальное «ограбление» – часть психологической войны; оно усиливало веру в то, что корсары пришли на землю из ада[1402]. Отметим, что это не объясняет всего. Образ дьявола-корсара предстает перед нами в литературе, переполненной клише. Но как воспринимали корсаров люди той эпохи, прекрасно знавшие, что крестьяне целыми толпами переправлялись на дальний берег Средиземного моря? В предыдущем столетии еще Морган утверждал, что мюхтэди, уничтожая христианскую символику, всего лишь хотели представить себя в надлежащем свете перед новыми собратьями по вере[1403]. Аргумент более логичен; однако сам я полагаю, что непочтение и ярость, которых не одобряли даже гази-мусульмане, были нежелательным проявлением мук совести, которые терзали мюхтэди, вспоминавших прошлое[1404]. Кроме того, через неистовство они в ритуальной форме разрывали последние связи с жизнью, от которой им пришлось отрешиться, и с общиной, к которой они перестали принадлежать.