Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг.

Но кто-то из пиратов возвращался на родину и ради мести, ведь не каждый ренегат был обязан питать возвышенные чувства к тому, что оставил позади[246]. Как мы покажем на примерах в разделе 8, часть корсаров, оказавшихся в Северной Африке, считали, что с ними поступили несправедливо. И они, мечтая о том годами, не упускали возможности отомстить судьбе – направить корсарские корабли на собственные страны, обречь земляков на долгую неволю и разграбить сотни их «уютных уголков».

Много примеров свидетельствует о том, что ренегатство не устраняло связей между людьми, рожденными в одном краю[247]. Например, в Тунисе солидарность феррарцев переросла в «клановость»[248], а голландские капитаны старались набирать себе экипажи только из соотечественников. Вполне естественно и то, что землячество проявилось у корсаров на уровне «наставник-ученик». Так знаменитый Кючюк Мурад-реис воспитал Дансекера Сулеймана-реиса (Иван Дирки де Венбур), и тот в свою очередь стал спонсором учителя. Мурад-реис также последует примеру наставников и на своем долгом пути к успеху приведет в Северную Африку многих соотечественников[249]. Благодаря таким связям голландские моряки всегда осознавали свою этническую принадлежность. А еще лучше представить себе то, какую гордость испытывали нидерландцы, поддерживая алжирских корсаров, можно по именам, которые они давали кораблям, как то: «Самсон» (ум. 1624) или же «Симон» (Симон Дансекер, ум. 1615); притом стоит учесть, что со смерти легендарного корсара на тот момент (1682) миновало больше полувека[250]. Ситуация не отличалась и у англичан. Капитаны корсарского флота, напавшего на судно «Дельфин» (Dolphin), британские ренегаты Рамазан (Генри Чандлер) и Джон Гудейл, по сходному принципу подбирая себе моряков и пушкарей лишь из англичан и голландцев, совершат непоправимую ошибку, – и взбунтовавшиеся рабы погубят их, захватив судно[251].

Мюхтэди и их прошлое: семьи и близкие

Несложно догадаться, что мюхтэди, которые возвращались на родину в поисках помощи или убежища, поддерживали тесные отношения со своими семьями. У нас есть сведения, что когда-то вместе с Улуджем Али в плен попала и его мать; после семи лет неволи женщина возвратилась домой[252]. Однако младший брат Улуджа, плененный в семилетнем возрасте, предпочел остаться в Дерсаадет (Стамбул; осм. «Обитель счастья») и обзавестись там семьей[253]. В 1570 году разведчики, сошедшие на берег в Калабрии, чтобы выведать хоть что-нибудь о приготовлениях христианского флота в Мессине, поймали «языка», и тот оказался одним из родственников Улуджа Али. Не теряя ни минуты, они доставили задержанного к реису[254]. О связях свирепого корсара с его родными, вероятно, были осведомлены и Габсбурги: в 1569 году они решили подослать к реису одного из родичей, – перед тем как склонять его к измене. Однако родственники оказались то ли очень стары для путешествий, то ли настолько молоды, что не припоминали Улуджа, так что обошлось визитом лишь одного из друзей его детства[255].

Еще один из «державных» корсаров, Джафер – современник Улуджа Али, – также вывез в Алжир свою мать вместе с младшим братом. Но сколько бы та ни пыталась привыкнуть к магометанству, она, похоже, так и не смогла проститься со старыми привычками. Антонио Соса передал нам слухи о том, что женщина придерживалась скорее христианства, нежели ислама («es publico y notorio por todo Argel hacia mas profesión de christiana que de turca»)[256]. Подобно этому и другой бейлербей Алжира, Улудж Хасан-паша, позаботится о том, чтобы забрать к себе из Венеции своего кузена Ливио Селесте. Он пошлет родича шпионить в Дар уль-Харб, но тот, кажется, не очень преуспеет в новом ремесле. Ливио задерживали трижды: на Мальте, в Марселе и Неаполе. В 1590 году, узнав о последнем задержании, Хасан-паша начнет угрожать наместнику неаполитанского короля, обещая сжечь заживо всех жителей города вместе с испанцами, если только с головы его глупого кузена упадет хоть один волосок[257].