Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг.

Другой алжирский капитан, живший во второй половине ХVII века, ренегат с Канарских островов Али Реис (Симон Ромеро), тоже не забывал знакомых. Обратившись в ислам, он спасся от рабства и начал успешный путь корсара. Немного разбогатев, реис тут же поможет семье: прежде всего выкупит из неволи отца, потом одолжит деньги своему брату Мельчору, тоже попавшему в плен. Тот обретет свободу; правда, не сможет отдать долг, и это обойдется ему намного дороже. Чуть позже, когда Мельчор – на этот раз вместе с сыном – попадет в плен, старший брат не поспешит ему на помощь. Однако Али/Симон был не из тех, кто бросает родных в беде из-за денег. Он не только дал деньги своей сестре Маргарите Пиньеро на выкуп ее сына Филиппа Джеймса, когда та прибыла в Алжир, но и щедро ее одарил. В то же время корсар материально поддерживал Луизу Эрнандес – жену своего второго брата Сальвадора. Его щедрость распространялась не только на семью: многие канарские невольники при разных обстоятельствах обрели в его лице настоящего друга[258].

Отметим и то, что такого рода семейные встречи были характерны не только для Алжира и Стамбула. Лизбет Янссен, дочь Кючюк Мурада-реиса, приедет в Сале, чтобы в декабре 1640 года встретиться с голландским послом Лидекерке, и пробудет там до августа[259]. Нам также известно, что генуэзец Уста Мурад, который в Тунисе достигнет поста дея, позовет к себе родственников. На протяжении полувека его близкие – купцы, капитаны, поработители, – будут мигрировать между Тунисом, Марселем, Генуей и Ливорно, или же, проще говоря, научатся зарабатывать деньги на связях Мурада[260].

Также, бывало, между членами корсарских семейств, разделенных двумя берегами морской границы, происходили неожиданные встречи. К примеру, в 1731 году на голландском корабле, прибывшем в Алжир, находился младший брат одного из здешних мюхтэди. И если тогда старшему брату-мюхтэди разрешили взойти на палубу, то младшему запретили выходить в город, опасаясь, что он сбежит и станет мусульманином[261]. Еще случай: в 1672 году какой-то алжирский корсар, сам родом из Генуи, увидит, что капитан французского корабля, которого он атакует, – его младший брат. Вот только встреча двух братьев, не видевшихся много лет, не спасет корабль от разграбления: корсары придерживались древних правил, и там, где волки терзали добычу, не было места жалости[262].

Часть мюхтэди, используя свои политические и финансовые возможности, поддерживала брошенные семьи. Так, английский ренегат Джозеф Паллач пересылал деньги и подарки своим родным в Плимут[263]. Но здесь, несомненно, самый удачный пример – Улудж Хасан, который при посредничестве байло не раз утруждал себя брокерством ради младшей сестры Джамиллы и ее мужа, проживавших в Венеции[264]. В 1590 году он попросил выделить для сестры дом. «Светлейшая»[265], дорожившая политическим влиянием ее гражданина в Стамбуле, решила помочь с арендой, выплатив сотню дукатов[266]. Эта сумма, почти немедленно возросшая до двухсот дукатов, тем не менее исправно выплачивалась до осени 1592 года, пока отношения между Венецией и Хасаном не испортились и выплата не потеряла смысл («essendo cessata la causa per la quale gli fu assignata il detto danaro»)[267]. В 1591 году наглый шурин Хасана заявится в Стамбул; в этот раз, уступив назойливости, Хасан попросит венецианцев выделить для родича секретарскую должность в сенате или по крайней мере жалованье, а для сестры – разрешение открыть пекарню на кампо Сант-Апонал[268]. Более того, Хасан будет покровительствовать не только родне, но и старым друзьям. Корсар попросит отменить наказание в виде ссылки для какого-то монаха, друга детства, – впрочем, байло Джованни Моро ему откажет. Между тем годами раньше, когда он просил о таком для своего кузена Ливио, байло Якопо Соранцо оказался более уступчивым[269].

Мюхтэди и их прошлое: сомнительная вера?

Итак, мы изучили отношение гази-мюхтэди к родине, семьям и прежним соотечественникам. Однако еще важнее их отношение к «истинной вере», которой они пренебрегли; ведь если смысл обращения в ислам (осм., ислам. ихтида) – это «достижение пути истинного», то переход в другую религию (иртидад) означает «отвержение». Насколько наши мюхтэди позабыли свою прежнюю веру? Придерживались ли они всех требований новой?