Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг.

Возможно, здесь стоит указать на различие между азиатскими и африканскими турками, которое в ХVIII веке провел Жан Мартейль, тянувший весла на французских галерах. По словам гребца-гугенота[901], непрестанно восхвалявшего азиатских турок (представителей Анатолии и Балкан), от африканских или же магрибских турок нельзя ожидать ничего, кроме неприличия, и если турки из Восточного Средиземноморья добросердечны и порядочны, преданы вере и даже не притрагиваются ни к вину, ни к свинине, то североафриканские способны на все. Мартейль пишет, что турки с Востока не очень-то и общались с ними[902]. Интересно, кого он подразумевает под североафриканскими турками – лишь ренегатов или же всех мусульман, о которых ведет речь? Ответ пока не найден, но он крайне важен: ведь если протестант-фанатик, угодивший на галеры, имеет в виду мюхтэди, тогда все его сведения вряд ли можно считать объективными. Если же речь идет не только о ренегатах, но и о рожденных в исламе мусульманах, тогда стоит полагать, что в Западном Средиземноморье царило характерное для пограничья спокойствие. Конечно же, упоминание о мюхтэди свидетельствует, что бывшие христиане, даже сменив веру, спокойно ели пищу, запрещенную в исламе. Впрочем, это вовсе не означает, будто так не поступал никто из мусульман, рожденных в исламе; между тем следует отметить, что мы не располагаем многими доказательствами последнего. Помимо упомянутого свидетельства, нам еще известно, как мусульмане-янычары из экипажа Джона Уорда, грабя судно «Черити» (Charity), набросились на вино со свининой[903]; должен признаться, мне до сих пор не удалось определить первоисточник. По моему личному убеждению, нельзя делать точных выводов, пока мы не получим больше доказательств. Все наши источники, подробно повествующие о грехах и безнравственности корсаров, почти не упоминают о том, будто те ели свинину, и только один указывает на это без особых деталей, ограничившись лишь скупым упоминанием.

Болезни, туалет и гигиена

Подолгу ютясь в тесноте и тяготах, моряки часто страдали от лихорадки, вызванной различными болезнями, теми же пневмонией и гриппом, а их раны нередко гноились[904]. Например, Лю Муа умер и пошел на морское дно, поскольку подхватил дизентерию, наевшись фруктов на корабле, который шел из Джиджеля в Марсель[905]. А уж такие, как Диего Галан, совсем не привыкшие к корабельной качке, страдали и от жара, и от головокружения с рвотой, – одолевала морская болезнь[906]. К тому же наших корсаров, блуждающих от берега к берегу, повсюду подстерегали эпидемии и прежде всего чума. Да что там! Считается, что сами корсары играли одну из важнейших ролей в распространении чумы[907]. Ведь предотвратить заражение на кораблях, заполненных людьми, можно было только одним способом: выбросить трупы за борт[908] или же оставить больных на суше, обрекая их на верную смерть[909]. После сражений экипажи стремились как можно быстрее избавиться от тел погибших, и иногда на корм рыбам шли как раненые, так и потерявшие сознание, которых принимали за мертвых (так все обстояло на французских галерах)[910]. Случалось, что в более спокойной обстановке разрешали даже хоронить покойников. Например, на торговом корабле, где тянул весла Хеберер, скончавшихся гребцов обычно бросали в море, но, когда рабы очутились в Александрии, им удалось добиться разрешения на захоронение одного из мальтийских рыцарей[911].

Не стоит забывать и о проблемах с гигиеной, создаваемых насекомыми и крысами. С последними удавалось справиться лишь постольку-поскольку, но даже ради этого османы заводили на кораблях ласок (wiselein) и кошек[912]. Терпеть насекомых, вероятно, было еще труднее; не напрасно анонимный стих, сравнивающий жизнь на галере с адом, объявляет блох, вшей и клопов тремя врагами тела[913]. Но еще на гребцах, тянущих весла, моментально появлялись муравьи. По словам Педро, проклятых насекомых даже не было смысла убивать, лучше всего отвернуться от них и не обращать внимания, пусть даже муравьи разъедали кожу на груди, толстея от крови, и заползали в его кордовские сапоги[914].

Как нам известно, невольники, проводя целый день на банках под палящим солнцем, кидали свои мокрые от пота рубахи в ведро на веревке, окунали в морскую воду и на какое-то время оставляли их там. Такие действия скорее напоминали лишь «вымачивание и сушку, нежели стирку», они не давали эффекта, поскольку жирная (gruesa) морская вода сама по себе не могла промыть рубаху[915].