Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг.

Понятно, что такой османский улем и челеби[949], как Али, не одобряет уподобление моряков «Лотовому племени»; но он и не стыдится говорить правду, тем самым превосходя, как истинный ученый, многих наших современных историков[950]. Источник еще более интересный, чем произведения Мустафы Али и Селяники, – хиджвие[951] Нусрета Гедика; в нем упоминается не только о пристрастии Улуджа Али к парням, но и о том, как он даже делал своих любовников реисами и дарил им корабли. Вот как рассказывает об этом поэт: «Натянет на крюк красавца с задом словно арбуз, капитаном его сделает, прицепит ему фонарь»[952]; и, на этом не останавливаясь, еще острее критикует адмирала: «Разодрав ветрогону зад до крови, прямо на ж…пу ему уцепил фонарь, капитаном сделал»[953]. Здесь нельзя умолчать о том, что капудан Улудж вверил галеру упомянутому евнуху Али и назначил его реисом с жалованьем 100 акче.

Наш последний пример взят из поэмы «Газават», которую Барбарос Хайреддин приказал составить одному из корсаров на основании перевода собственных строк. Провозгласив, что его люди ведут газу, капудан-ы дерья пытался найти им место в интеллектуальном и культурном мире османских элит. А вот какой диалог состоялся в 1532 году между Хайреддином, который тогда еще не был адмиралом султанского флота, и одним из его реисов по имени Дели (тур. «сумасшедший») Мехмед. Как-то раз Дели направил корабли к Барселоне, и едва он возвратился в порт с генуэзской тартаной, Хайреддин проявил небывалую щедрость: отказался от своей доли добычи и велел разделить ее между реисом и его экипажем. Тогда Мехмеду-реису из тридцати пяти пленников достался «генуэзский мальчик», которому «не было равных в мужеложстве»; будучи и сам «милым другом»[954], тот, ошалев от радости, трижды поцеловал благодетелю и руку, и ногу. Весьма остроумный Хайреддин не удержался, чтобы не пошутить: «Сынок, я тебе подарил половину твоих трофеев, и ты не лобзал мне ни рук, ни ног. Что же теперь случилось, что ты так мило меня расцеловал?»[955].

Безусловно, из нескольких эпизодов за два столетия еще нельзя сделать вывод, будто описанные сцены были частым явлением. Впрочем, вот еще один тезис, на который мы хотим обратить внимание: эти темы не табуировались в тогдашнем обществе, они откровенно освещены в османских источниках, в том же «Газавате» – произведение часто читали вслух среди моряков, и те слушали его наряду с хрониками вроде летописи Селяники. А сочинения Эвлии Челеби, вызывающие у читателей хохот даже столетия спустя, – разве это не лучший довод?[956] Тем не менее современные историки относятся к этому не настолько легко, как их османские предшественники. Они не видят ничего зазорного в том, чтобы скрывать упомянутые факты и обманывать собственную нацию, считая ее невежественной. Например, Эртугрул Дюздаг, транслитерировавший «Газават» латиницей, безосновательно объявил его «воспоминаниями» Барбароса Хайреддина-паши и без каких-либо объяснений просто-напросто убрал оттуда упомянутую историю; иными словами, он, и глазом не моргнув, исказил произведение[957].

Преступление и наказание

Перед нами одна из самых важных тем, связанная с дисциплиной на корабле, а также с безопасностью и эффективностью морских походов и навигации. На галерах, оснащенных низкими палубами, гребцы справлялись с работой, лишь если работали слаженно. Если сбивался ритм и весла ударяли по воде неодновременно, это могло закончиться плохо. Корабль мог потерять равновесие и в том случае, если кто-то из гребцов работал не в полную силу. Надзиратели (по одному-два на галеру) задавали темп, свистя в свисток, висевший на шее, и гребцы, опасаясь схлопотать плетью по спине, гремели оковами[958] и налегали на весла[959]. Не менее важным было и то, чтобы равновесие судна не нарушили солдаты, сидевшие между гребцами на банках; им запрещалось шевелиться[960].

Ради предотвращения конфликтов, вражды и увечий за отношениями в экипаже жестко следили. На голландских кораблях морякам не позволяли брать на борт ножи[961]. Это дало одному из мальтийских капитанов повод запретить на корабле игру в карты, посчитав, что каждый должен возвращаться из прибыльного похода богатым, – но корсары настояли на том, чтобы их оставили в покое, и придумали для себя какую-то другую игру[962]. Что разрешалось на судне – так это табак[963]. Особенно трипольские корсары любили поесть, попить кофе, покурить, попеть под гитару, поболтать о своей добыче или же о «красивых мальчиках и женщинах»[964].