Кортес

Мотекухсома был так напуган, что мне не составило большого труда принудить его дать соответствующие распоряжения. Вообще, после той охоты он больше не выказывал желания выходить из дворца. Даже прогулки под парусом его не прельщали. Целыми днями пребывал в меланхолии, государственные дела справлял вяло, поток посетителей резко ограничил, начал жаловаться на здоровье. Я откровенно поговорил с ним, намекнул, что если он надумал добровольно уйти из жизни, то пусть вспомнит о богах, которые возложили на него обязанность хранить и беречь Мехико. В стране следует начать проводить реформы, с этим он, надеюсь, не будет спорить? Тот слабо кивнул. Пора, продолжил я, решить вопрос о том, куда дальше двигаться державе ацтеков — к свету или она все глубже и глубже будет погружаться в трясину язычества. Целый мир теперь открылся перед его народом и войти в него надо так, чтобы другие нации признали его величие. Можно ли этого добиться без крещения страны? Без признания величия могущественного монарха испанского, владеющего всеми частями света.

Мотекухсома холодно слушал меня, потом ответил, что величие ацтеков было достигнуто их собственными усилиями, под руководством своих вождей. Познакомившись с тобой, Малинцин, продолжил он, я готов признать, что ваш повелитель — могучий государь, раз у него в услужение есть такие подданные, как ты, однако будет ли честь ему, Мотекухсоме, если он изменит богам, которые издавна хранили ацтеков и передаст страну под власть иноземного правителя?

Пришлось с помощью Марины обрисовать ему ужасные картины ада, которые ждут не только его, но и его людей, если он будет продолжать упорствовать в грехе. Он было дрогнул, потом опять затаился. Что ж, со временем можно образумить любого язычника…

Мы, невзирая на вопли жрецов и собравшуюся, явно испытывавшую недобрые намерения толпу, выкинули Тлалока из его капища, отмыли стены пол и потолок — пахло в этом языческом храме как на бойне в Кастилии — и поставили у входа большой деревянный крест. Соорудили алтарь, украсили его цветами. Все закончилось очень удачно.

Спустя несколько дней после этого события Мотекухсома неожиданно повеселел, заинтересовался своими женами, позволил посадить в клетку кота. Как-то я застал его за разглядыванием картинок, присланных с побережья. На них были нарисованы корабли под парусами, белые люди, пушки, кони.

Заметив меня, он вздрогнул, словно я застал его за неприличным занятием, и торопливо сказал:

— Наверное, Малинцин, тебе уже известно, что неподалеку от вашего города высадилось много новых чужеземцев. Они уже разместились в Семпоале.

Первое, что я почувствовал — это несказанное облегчение. Наконец-то пришла подмога, но уже в следующее мгновение ужасное ощущение беды пронзило меня. Если это подкрепления, то прибыть они могут только с Кубы. Значит их послал Диего Веласкес. Первым делом они арестуют меня и всех моих сподвижников, и все это золото, ради которого мы столько страдали, достанется этим ублюдкам?

Уже к вечеру от Сандоваля прибыл гонец, подтвердивший тревожное известие. На побережье высадился Панфило де Нарваэс с более, чем тысячным войском. Он имеет приказ арестовать бунтовщика и смутьяна Кортеса. Нарваэс послал делегацию, чтобы принудить к покорности коменданта Веракруса, однако тот скрутил всех посланцев во главе со священником. Теперь их несут сюда в Теночтитлан. Сандоваль рассудил, что капитан-генералу лучше все узнать из первоисточника.

Глава 9

Доставленные в Теночтитлан патер Гевара, нотариус Вергара и сопровождавшие их солдаты долго не могли прийти в себя от изумления. С побережья, на спинах могучих таманов прямо в столицу великого государства, в объятия соотечественников — это действительно может кого угодно лишить дара речи. Уже само путешествие — мощеные дороги, мосты, сказочные города, обилие жителей — настолько сильно повлияло на решительность патера, что он уже не настаивал на немедленном аресте Кортеса. Когда же он и его люди увидали горы золота, высившиеся во дворе, их едва удар не хватил. После этого со святым отцом и нотариусом уже было куда легче договориться, тем более, что пара золотых цепей вообще склонили этих людей на его сторону. Тогда дон Эрнандо задал вопрос: что предпочтительнее — устроить междоусобную войну на глазах язычников и потерять все, что верные слуги короля тяжкими трудами добыли в Мехико, или попытаться договориться с Нарваэсом о разделе страны. Пусть каждый осваивает доставшуюся ему часть…

Патер воскликнул, что он со всей радостью принимает второе предложение и попытается уговорить Панфило решить дело миром, только боюсь, добавил он, что Нарваэс не тот человек, который склонен к согласию.