Корвет «Бриль»

Да, и разговор был странный. Потом оказалось, обер-лейтенант угощал сигаретами и других русских батраков, а батрачкам предлагал леденцы. И задавал все одни и те же вопросы, приготовленные заранее, словно заученные наизусть. Похоже, никто не приглянулся ему, и карты свои он так до конца и не раскрыл. Все же догадаться можно было, — субчик этот разъезжал по фермам, чтобы нанимать предателей…

Так неужели сейчас, в «Волне», тот самый?.. Поручиться нельзя, ведь двадцать лет прошло. Но губы, воронкой вперед, — его, обер-лейтенанта. Тот тоже подбородок царапал… Хотя Бурлаченко, автомеханик в гараже, таким же манером царапает, особенно когда перед ним покореженная машина. Тепленькая, только что из аварии…

Трамвай кривился, грохотал, — хоть бы вытряхнул все сомнения, и тогда ясно будет, как поступить! Конечно, если этот моряк — тот обер-лейтенант, то надо об этом сообщить. Может, и здесь затевает что-либо против нас, гад! Однако черт его ведает… Может, да, а может, и нет! Может, вовсе и не он! Наболтаешь зря!

Сомнения мучили Трохова еще и потому, что он вообще не любил распространяться о своем пребывании в плену, как и о последующей опале, а про обер-лейтенанта и слова не проронил никому. Ни одной живой душе! Ведь факт же, вербовал! Доказывай, что не завербовал тебя! Кто может проверить?

Все эти мысли привели Трохова в смятение, и алкогольный дух покинул его окончательно. Домой он прибыл необычно трезвый для выходного вечера, что не укрылось от жены — разбитной, горластой Нюши, командирши в семье.

— Какая заноза засела? — спросила она властно. — Давай вытаскивай!

Трохов безропотно повиновался.

— Лучше помолчать, — решительно подвела итог Нюша. — Кабы ты точно знал, а то… Ведь ты был выпивши.

— Правильно, — кивнул Трохов, повеселев.

Именно выпивши! Это снимало всякие обязательства. Что можно требовать, раз человек выпивши!

— Языком натреплешь, только себе хуже, — продолжала Нюша. — Взбрело в башку, почудилось…

— Вот и я думаю, — сказал Трохов.

Обознался скорее всего… Счетоводу Лисохину, который на пенсию вышел, даже черти мерещатся. Вот какое оно зелье! Трохов успокоился. Он с удовольствием погладил горячий бок пирога, только что вынутого Нюшей из духовки.

— Страшного, конечно, ничего нет. — Нюша проворно, щедро резала пирог широкими, сочными ломтями. — Нынче зря не сажают, не как раньше. А все-таки неудобно… Спросят, говорил ли ты на допросе про обер-лейтенанта? Нет, утаил. А по какой причине?

— То-то и оно, — сказал Трохов.

— А главное, выпил ты… Не пил бы — тогда другой коленкор. На, ешь!

Вкусный пирог — Нюша мастерица печь — задавил остатки сомнений Трохова.

На другой день его вызвали в милицию. Там он рассказал только о ссоре в кафе «Волна» и припомнил обрывки фраз, достигшие его слуха.

То же самое он рассказал и Чаушеву.

— Сосунок-то зубастый, — выкладывал Трохов. — Огрызается, характер свой кажет. А старший ихний, помощник капитана, вроде смотрит на сосунка, ну… как бог на черепаху.

Чаушев понравился Трохову больше, чем строгий, неулыбчивый офицер милиции. Семен чувствовал себя непринужденно с приветливым подполковником. С ним проще! Беседа по-свойски, без протоколов…

Бойкая речь Трохова, однако, временами замедлялась, становилась осторожней, будто поток его слов наталкивался на некое препятствие. Чаушев улавливал это.

— Вам известно, — спросил он, — чем закончилась у них перебранка?

— Чем? — отозвался Трохов. — Я направо повернул, домой значит, а они прямо…

Сотрудник милиции, следовательно, не открыл Трохову, что произошло дальше. Не счел нужным, Чаушев решил ввести Трохова в курс событий. Скрывать от него нет никаких разумных оснований. Чаушев убежден, нельзя отказывать человеку в правде. Тем более в данном случае. Откровенность завоевывается откровенностью.

— Райнер, тот матрос молоденький, в больнице лежит, — сказал Чаушев. — Три ножевых раны. Его утром подобрали в парке. Неизвестно еще, выживет ли.

— Да что вы!

Трохов расстроился. Бедный «салага», за что же его? Что он им сделал? Дурак, нечего было лезть на рожон.

— Они там все против него были, — сказал Трохов, комкая шапку и вздыхая. — Особенно этот, старший…

Трохов коснулся пальцем фотографии. Они все лежали перед ним на столе, моряки с «Матильды Гейст». Да, он узнает тех, кто кутил вчера в «Волне».

— Старшего зовут Гуго Вилорис, — произнес Чаушев тихо, как бы про себя. — Вы угадали верно, он второй помощник капитана.

Трохов вдруг смущенно опустил глаза, к шапке, которую усердно мял.

— Так… Вы говорите, старший встал из-за стола, а Райнер еще сидел. И долго он там попивал?

— Кофе лакал, — хмыкнул Трохов. — С молочком. Полчаса проволынил с одной чашкой… Умора!

— Один?

— Нет, с товарищем. Тоже молокосос. Вот этот! Он ткнул в фотографию.

— А те со старшим разом ушли, всей гурьбой, или как?

— Нет, разбрелись помалу. Там гражданочка одна вертелась, к ней двое причалили…

Шапку свою Трохов терзал без устали.

— Порвете, — не выдержал Чаушев и мягко отнял рыжую бобриковую ушанку. — Между прочим, я любопытствую, где вы научились немецкому?