Корвет «Бриль»

— Летучая мышь! — произнес Баркли. — Название-то какое! И редактор не оценил, даже выругал меня по телеграфу.

Больше он не упоминал о деле Сурхана.

Ушел журналист поздно, около полуночи.

— Мужик забавный, — сказал Данилин.

Вера ответила, что Баркли — открытая душа, по-настоящему открытая.

— Увидим, — сдержанно отозвался Данилин.

12

На лоцманскую станцию Данилин приехал вместе с Душаном. Серб рассказывал, как он провел выходной день в столице. Забрел в глубь старого города, шатался по базарам. Квартал пряностей там — нечто неописуемое! Запахи гвоздики, ванили, перца, корицы и бог знает каких еще специй доносятся за полкилометра, а подойдешь поближе… Нигде нет ничего подобного!

Зато вечером Душану не повезло: толкнулся было в «Сахара-сити» на выступление знаменитой танцовщицы, и — увы — ни одного места свободного.

— Кстати, Эльдероде дружит с начальником полиции. Вхожу, а они уже сидят: Эльдероде и Азиз. Сидят и шепчутся. Что у них за секреты?

Слова Душана, может быть, и не закрепились бы в памяти Данилина, если бы не сам Эльдероде…

Тот по обыкновению решал шахматную задачу на всегдашнем своем месте, за столиком у окна. Душан окликнул его, как только переступил порог:

— Алло, Винцент! Как Лейла?

Эльдероде не обернулся. Он даже не поздоровался с вошедшими.

Рука его с пешкой остановилась в воздухе. Эльдероде слишком старательно прятал смущение.

Через минуту он уже превозносил искусство Лейлы, ее выносливость, уверял, что арабы — только дать им срок — побьют все европейские спортивные рекорды. Здоровенная нация!

Данилина ждали на «Тасмании» — громоздком, неопрятном грузовике. Стоя на якоре у входа в канал, он тяжко переваливался с боку на бок на крупной зыби. Штормтрап с инспектором Касемом качался, как маятник. Данилин поймал Касема за руку, помог сойти.

Отдышавшись, Касем назвал «Тасманию» ветхой тачкой с мусором, а ее экипаж — пьяными лодырями, родственниками ослов и гиен.

Осуждение, как и похвалу, Касем выдает сполна, умеренная середина ему незнакома. Мало того, что в трюмах грязь, как в конюшне. За это доступа в канал не лишают. Но ведь у них шалил указатель положения руля.

— Я, конечно, заставил их разобрать прибор, проверить все контакты.

— Правильно, — сказал Данилин.

На мостике его встретил капитан — обрюзгший детина неопределенного возраста. От него пахло спиртным.

— Мюллер, — представился он Данилину. — Мюллер, который никогда не жил в Германии.

Он родился в Румынии. У отца была ферма. Данилин выслушал это и приготовился к расспросам. Откровенностью обычно вызывают на откровенность.

Естественно, капитану не безразлично, что за лоцман ему достался, кто поведет судно. Но Данилина коробило, — немец выпытывал с неприятной назойливостью: где учился советский лоцман, откуда он родом, давно ли служит в торговом флоте…

Данилин отвечал односложно, едва скрывая досаду. Мюллер уловил ее и поспешил сгладить неловкость. Он попросил господина лоцмана пожаловать в салон — туда сейчас принесут кофе.

— А я вздремну часок, — сказал капитан. — Командуйте, мы в вашей власти.

И такое слыхал Данилин. Разные встречаются капитаны: один торчит на мостике безотлучно рядом с тобой, прямо тянет из твоего рта команду, а другой до того преисполнен доверия к лоцману, что отдает ему судно в полное распоряжение…

В салон принесли не только кофе, но еще и увесистую четырехгранную бутыль с коньяком, лимон и жареную рыбу. Белую рыбу тропических морей, похожую на судака, которую на каждом судне называют по-своему. Данилин полюбил эту рыбу и ел с удовольствием. К коньяку он не притронулся.

На палубе дышалось легко. Ласково веял теплый, словно процеженный воздух. Ветер утих, он уже устал таскать груз песчинок. Он сбросил их почти все и теперь носит только самые мелкие, еле доступные зрению, — те, что оседают на медных частях судна матовой пленкой, подобной дыханию росы.

Шумно пробудилась якорная лебедка. Болезненная дрожь побежала по телу «Тасмании».

— Право десять!

Вахтенный штурман — он подскочил и по-военному рьяно вытянулся перед Данилиным — повторил слова команды рулевому.

Данилин мог бы пропустить рыбачьи парусники, шедшие на промысел, и потом развернуться на просторе. Но он нарочно усложнил маневр: хотелось почувствовать судно, постигнуть его нрав.

За спиной Данилина сдвинулось штурвальное колесо. Серый залатанный парус вырос, закрыв половину стекла ходовой рубки, и унесся птицей. Данилин поднял глаза: стрелка на квадратном циферблате исправно отсчитала десять делений.

— Право пятнадцать!

Проскользнул еще один парус, последний в рыбачьей флотилии. Ладьи подскакивали на зыби, как щепки.

— Полный вперед!

Путь свободен. «Тасмания» нацелилась в устье канала. Там радушно теплятся сигнальные огни.

Течение прижимает судно к близкому берегу, но не сильно. Данилин время от времени короткими движениями руля возвращал «Тасманию» на курс. Штурвал позади сухо пощелкивал. Рукоятки его сжимал жилистыми, цепкими руками молодой матрос с худым, неспокойным лицом, по-видимому араб.