Корвет «Бриль»

«Сколько же все-таки?» — подумал Азиз. Его тянуло к чему-нибудь прицениться: пачка кредиток, полученная от Эльдероде, ощутимо оттягивала внутренний карман пиджака.

— Что тут снимать! — проворчал Азиз сквозь зубы.

Нет, даже здесь, в «Сахара-сити», он уже не может найти отрады.

11

Вера познакомилась с Баркли в мастерской старого волшебника Гуссейна. Она зашла туда узнать, как подвигается ее заказ, а главное — снова полюбоваться замечательным трудом художника. Гуссейн шлифовал кусок темного, очень твердого дерева и почти не поднимал глаз. Но и руки мастера — загорелые, в сплетениях вен — излучали волшебство. Они словно рождали мелодию. Вера стояла молча, стараясь не пропустить ни одного движения этих рук.

— Поэзия! — раздалось вдруг над самым ухом Веры на чистом английском языке.

К ней обращался высокий, очень высокий и насмешливый парень в брезентовой куртке, с пухлыми, слишком яркими для северянина губами.

— Прошу прощенья, миссис, — с добродушной развязностью засмеялся парень. — Мой злополучный рост… Пугаю женщин и детей.

Старик выпрямился, лицо его стало вежливо-настороженным.

— Благословен аллах! — бросил ему парень весело. — Вы мистер Гуссейн, не так ли? Я принес вам поклон от мистера Махмуда Халиба, из столицы. Вы знаете его?

— Махмуд Халиб большой мастер, — медленно ответил Гуссейн, изучая пришельца. — Я недостоин снять туфли с его ног.

— Полноте, — сказал парень. — Разве не чудо, миссис? Смотрите! Сюда стоит приехать ради одного этого!

Он подбежал к резному поставцу, прикрепленному к стене, ожидающему покупателя. Поставец напоминал — в миниатюре — старинные балконы, сохранившиеся кое-где на вековых зданиях Джезирэ, — точеные пилястры, тонкий выпуклый орнамент, напоминающий пчелиные соты в разрезе.

— А что вы себе выбрали, миссис? Вы же не уйдете отсюда без сувенира.

Его развязность не отталкивала, в ней было что-то мальчишеское. А ведь он уже далеко не юн. Лет тридцать, не меньше.

Вера сказала, что мастер Гуссейн делает ей полку для книг.

— О, так вы не туристка! Вы тут живете?

— Да.

Она простилась с мастером и вышла из дворика. Через минуту незнакомец нагнал ее. Он спросил, во сколько обойдется полка с инкрустацией. Вера ответила.

— Он просил гораздо меньше, — прибавила она. — Его обижают, бедного.

— И вы… — Он удивленно поднял брови. — Кто вы такая? Богатая госпожа, которая сорит деньгами?

Вера улыбнулась.

— Нет, вижу, что не то… Так что же вы? Откуда вы взялись? — Он внимательно смотрел на нее. — Ладно, начнем с национальности. Вы не испанка, не гречанка, не итальянка. Верно? Лицо у вас скорее славянское. Позвольте! — Парень хлопнул в ладоши. — Вы не русская? Урра! — возгласил он, и две женщины в черных покрывалах, шедшие навстречу, отскочили в сторону. — Вы, значит, единственная русская в Джезирэ, русская красавица! Да, да, уж такая у вас слава, не спорьте, пожалуйста!

Потом он сказал, что знает русского лоцмана, мистера Данилина, и имел с ним беседу на борту судна — беседу очень интересную, хотя и не очень дружескую.

— Вы — Баркли, из газеты «Тудэй», — догадалась Вера. — Еще бы, я слышала… Да, мой муж не любит репортеров.

— Он их ненавидит, — сказал Баркли. — А кто любит нашего брата? Между нами, любят, главным образом, хвастунишки и позеры. Нет, клянусь аллахом, вы, советские, у меня вот где! — Он ткнул себя в грудь. — Вы, например… Вам что, приказали платить Гуссейну тройную цену?

— Боже, какая чушь.

— Ну признайтесь! Тогда все будет ясно… Извините меня! Когда я вижу вас, советских, мое понимание человечества кончается.

— Вы не были в нашей стране?

— Нет. Чертову пропасть мест изъездил, а у вас не был. Надеюсь как-нибудь побывать, А пока разрешите мне говорить с вами, хотя бы изредка. Вы часто бываете у Гуссейна?

— Да.

Он проводил Веру до самого дома.

Несколько минут спустя на кухне, разгружая сумку, она спохватилась: уж не подумал ли парень, что она назначила ему свидание? Ну, глупости какие! Разумеется, Антон вышел бы из себя: опять репортер! Но вряд ли опасен для нас этот прямодушный весельчак.

Гуссейна она навестила через три дня. Опять знакомая толчея базара, опять маленький черный зазывала, который кинулся к ней в толпе, и нищий переулок, и Гуссейн среди своих сокровищ, и мелодия, идущая от его неутомимых рук, слышная только ей, Вере.

Она беседовала с мастером о городе, о пустыне, спросила, чем спасаться от жары. Наверное, надо меньше есть и уж во всяком случае не пить кофе?

— Да, мадам, европейцы привыкли согревать себя. Утром я пью чай. Кофе согревает надолго, а чай — на короткое время.

В следующий раз она застала у Гуссейна репортера. Старик, отдыхая, сидел у калитки. В глубине дворика, спиной к Вере, стоял Баркли: он любовался стенным поставцом.

— Аллах добр к таким людям, — тихо сказал Гуссейн о Баркли. — Он не ищет ни богатства, ни власти.

— Чего же он ищет?

— Он как ребенок…

Мастер сложил руки, потом обвел ими широкий круг: ребенку, мол, нужен весь мир.

Баркли повернулся к калитке, увидел Веру, высоко поднял руку, приветствуя ее.