Корзина полная персиков в разгар Игры

– Да куда уж дальше и идти-то некуда: декольте возникли на Западе в шестнадцатом веке, а в отсталой России лишь к восемнадцатому, – расхохотался Врангель, позволивший себе вытянуться на цыпочках и демонстративно заглянуть в декольте Ольги Сергеевны.

– Вы всегда невыносимы, Кока, но сегодня особенно, – последовал жеманный хохот Ольги, бывшей лет на восемь-девять старше Врангеля.

– Господа, выпьем же за нашу добродетельную хозяюшку! – парировал Николай.

– Я бы добавил,– вставил совершенно невозмутимым тоном Маковский, – Уж очень добродетельную.

– Каковы ёрники! – рассмеялась Ольга.

– Господа, изменим тему, например, зададим вопрос иначе: кто в этом зале считает Николая Александровича находящимся на своём месте? – вдруг раздался ровный голос тихого человека с обрюзгшим лицом лет тридцати пяти в очках, до сих пор молчавшего.

По комнате прошёл приглушённый гул голосов. Собравшиеся понимали, что здесь, в салоне Ольги Сергеевны, хорошим тоном считается колкие высказывания в адрес Императорской семьи, но не столь же резко и ребром.

– Да вы не бойтесь, господа, в этих стенах нет Иуды…

– Как же это, собралось столько русских и не найдётся ни единого провокатора? Да быть такого не может! – захохотал Врангель.

– А Вы где служите, господин Охотин, позвольте поинтересоваться? – продолжил профессор философии, закидывая назад длинные редкие волосы.

– В Московском сыске, если Вам будет угодно, – сухо ответил Глеб.

– Поразительно! – с гротескным удивлением воскликнул толстяк в черепаховом пенсне.

– Если Вам так угодно, – холодно бросил Глеб.

– Нет, я право восхищён! – благоутробно пророкотал с клокочущим смехом толстяк.

После этих слов, что-то изменилось в зале, и никто уже не захотел развивать тему о «заслугах» императора. Откуда-то донеслось до ушей Глеба: «И кто его сюда привёл? Нельзя же так!» Охотину невыносимо захотелось уйти и он направился было демонстративно попрощаться с хозяйкой, но тут всё общество стихийно пришло в движение, начиная расходится, и это уже выглядело бы нелепым.

– Я просто решил Вам показать, чем поглощены умы столицы, чтобы Ваше чувство собственной значимости оставалось на высоте, господин Охотин, – бросил на прощание Иркентьев, – Для кого я только пишу свои труды? Эта, понюхивающая кокаин, публика по большому счёту не интересуется ничем. Кстати, Кока, самый из всех баламут, как ни странно, делает своё дело и очень успешно, не имея специального образования. Он стал воистину сильнейшим искусствоведом уже в свои двадцать два. Какие статьи он пишет! Дягилева33 уже переплюнул, а скоро может и Бенуа! Да только не знаешь, что и ждать от него дальше. Но прочие… В этом государстве скоро никто не окажется способным читать статьи Коки, либо мои. Людей таких не останется, – и с горечью после паузы, – или же я во славу одной лишь криминалистики всю жизнь тружусь? Да только непросто выдать ей мои нынешние заключения, не перелопатив толстенные тома. Прощайте, Охотин, да не посетит Вас чувство никчёмности трудов Ваших в Вашей жизни. Аминь!